Покорители неба - Александр Пономарев

И тут я узнал, что он уже побывал на пограничном кордоне, разыскал там представителя международного контроля от "комитета по невмешательству". Тот сидел за столом, уставленным бутылками, и долго не мог уразуметь, чего добивается от него нежданный проситель. А когда понял, заорал:

- Красный корреспондент? В тюрьму!

- Еле унес ноги! - смеялся Кольцов.

Только мне было не до смеха. Михаил Кольцов был талантливым журналистом, отважным человеком, но не представлял себе всей опасности и безнадежности своей затеи. Ведь если бы ему удалось даже пройти по мосту через пограничную реку, его неизбежно схватили бы франкисты - вся территория до Бильбао уже находилась в их руках.

- Долететь в Бильбао можно только на частном самолете, - подсказали мне и назвали имя летчика.

Пилот и владелец небольшого самолета, Ян Гуас выдавал себя за личного друга самого президента басков. На свой страх и риск Гуас уже не раз летал в Бильбао. Фашисты и подкупить его пытались, и по радио угрожали: "Поймаем повесим!" Но смельчак плевал на посулы и угрозы. С Гуасом, однако, связаться не удалось. Тогда в таверне Тулузы был найден другой пилот, который с радостью взялся за дело.

- Я испанец и для камарадо руссо сделаю все!

В назначенный час мы с Кольцовым были в аэропорту. В предрассветной темноте разыскали старенький самолет. Михаил помахал мне скрещенными ладонями, и самолет взлетел.

Утром звоню Арженухину. Он сообщил, что все в порядке, Михаил Кольцов в Бильбао. Через несколько дней корреспонденции Кольцова появились в "Правде".

Бои в Испании продолжались до октября 1938 года. Наконец "комитет по невмешательству" принял предательский план отзыва иностранных добровольцев. Планом предписывался отзыв десяти тысяч иностранцев из республиканской армии (примерно 80 процентов бойцов, сражавшихся в интернациональных бригадах). Столько же процентов немцев и итальянцев - франкистов (а там эта цифра составляла уже 120 тысяч человек) должны были покинуть Испанию. Республиканцы. выполнили требование, но большинство интернационалистов не попало домой, а оказалось во французских концлагерях. Франко же не подчинился решению комитета, и республика была раздавлена. В Испании на долгие десятилетия воцарилась фашистская диктатура.

Я по-прежнему трудился в университетской лаборатории. Раньше наивно считал, что все можно вычислить на бумаге: бери готовую формулу, заменяй в ней буквенные символы конкретными числами - и практический вывод готов. На деле все оказалось куда сложнее. Самая ясная формула подчас оборачивается сплошной загадкой, как только пытаешься материализовать ее в эксперименте. На первый взгляд нет ничего особенного в непосредственном впрыске топлива в цилиндры. Замени карбюратор топливным насосом, рассчитай, сколько бензина должно поступать при каждом рабочем ходе поршня,- и новый двигатель, надежный, экономичный, заработает. У меня получалось наоборот: движок работал со страшными перебоями, не давал и половины мощности, перегревался сверх всякой нормы, бензина уходило очень много. Оказалось, все должно быть в нем иное - и конфигурация камеры сгорания, и степень сжатия, и система зажигания. И момент впрыска требовалось рассчитать с точностью до тысячных долей секунды, причем для каждого режима особый. Надо было подумать и над устройством форсунки, которая распыляла бы ничтожные дозы топлива, да и сам бензин должен быть с другим октановым числом.

Сейчас я не могу без улыбки вспоминать, как мы создавали свой "Тупфсен". С горячностью молодости рылись в справочниках, в чертежах уже существующих двигателей.

- Хватит идейных предпосылок, - говорил Сеничкин.- Теперь давайте думать.

Мы давали волю своей неуемной фантазии, забывая про время, про все на свете. И дизель получился, да такой, что понравился авторитетному жюри. Хотя теперь-то я понимаю, премия, которую мы получили, была только поощрением наших поисков, авансом в счет будущего.

А сейчас бьюсь, как рыба об лед. Вношу изменения в режим работы двигателя, меняю то одно, то другое. А результаты... Улучшаются одни параметры ухудшаются другие. Научный руководитель вежливо намекает, что я уже несколько недель топчусь на месте. Я и сам понимаю, что изобретаю велосипед. Открыть уже открытое иногда не легче, чем создать новое. А ведь над двигателями непосредственного впрыска работают и у нас, и здесь, во Франции. Значит, прежде всего надо изучить уже достигнутое.

Забросив движок, снова с утра до вечера работаю в библиотеке. Еду на заводы, часами наблюдаю за испытанием двигателей, просматриваю бесконечные ленты самописцев, донимаю расспросами конструкторов и инженеров, благо все уже хорошо меня знают.

- Мсье Александер, - смеются они,- уж не изобретаете ли вы новый двигатель?

- Нет, только пытаюсь понять, как ваш работает.

- О, да это совсем просто!..

Знаем, как это просто! Я роюсь в разобранном после испытаний двигателе. Пытаюсь вникнуть в конструкцию каждого узла, в устройство каждой детали. А потом опять за расчеты, за формулы и снова гоняю свой движок, внося в лабораторный журнал показания приборов.

Нет, я не собирался изобретать новый двигатель. Моя задача была куда скромнее - подметить и обосновать закономерности, которым подчинена работа двигателя при непосредственном впрыске топлива в цилиндры, научиться использовать эти закономерности и подчинить, заставить их служить делу.

Понемногу нащупываю тропинки в дебрях теории и эксперимента. Абстрактные выводы математики обрастают живой плотью.

- Превосходно! - восклицает профессор, просматривая мои записи. - Вы на верном пути, мсье Пономарев!

Удача окрыляет. Все теперь кажется легче. Результаты поиска налицо, они очевидны, осязаемы.

- Пора публиковаться, - говорит научный руководитель.

Писать сажусь уверенно и бодро. Все ясно, все тысячу раз продумано. Но листаю свои записи - и тону в них. Пишу сначала по-русски. Разговариваю по-французски не хуже иного парижанина, а думаю-то все равно на своем родном языке. Переделываю раз, другой, десятый. Кажется, можно и переводить. И опять муки. Гладкие, казалось бы, отточенные русские фразы на французском получаются корявыми, а подчас и несуразными. Наконец и с этим справился. Профессор прочитал, поправил в нескольких местах, поставил свою подпись. Ниже подписался докторант А. Пономарев. Профессор критически рассматривает картонную папку, в которую я уложил рукопись.

- Приличнее ничего нет?

- Прошу подождать минуту!

В университетском магазине покупаю самую шикарную папку, чуть ли не из чистого сафьяна. Бегом возвращаюсь в лабораторию.

- Ну, эта, пожалуй, сойдет, - соглашается профессор, перекладывает рукопись и направляется к академику.- Будьте добры, подождите меня здесь.