Прощай, Коламбус - Филип Рот

Рон выслушал отца, повернулся и принялся командовать грузчиками. Он размахивал руками, и хотя был, судя по всему, немного смущен, не особо, по-моему, заботился о сохранности раковин. Я вообразил себя на месте Рона. Господи, я уже через час заработал бы язву! Я почти слышал, как с дребезгом разлетаются по полу осколки эмали, — и свой собственный голос: «Внимательнее, ребята! Осторожнее!» Бабах! «Ох, ребята... осторожнее... Ох!» А что, если мистер Патимкин подойдет сейчас ко мне и скажет:

— Ну что, парень, хочешь жениться на моей дочери? Давай-ка посмотрим, на что ты способен.

Ему будет на что посмотреть. Через минуту весь склад превратится в хранилище битой эмали.

—  Клюгман! Что ты за работник?! Ты работаешь, как ешь!

— Так точно! Я воробышек. Отпустите меня, пожалуйста!

— Ты что — не умеешь грузить машины?

— Мистер Патимкин, даже вдохи и выдохи даются мне с трудом, я устаю во время сна, пустите меня, пустите...

Мистер Патимкин между тем отправился в свой «аквариум» — там надрывался телефон. Мне каким-то образом удалось выдернуть себя из забытья, и я пошел за отцом Бренды. Мистер Патимкин поднял на меня глаза и приветственно махнул свободной рукой, в которой дымилась сигара. Из-за стеклянной перегородки доносился голос Рона:

— Вы не можете уходить на обед все сразу. Так мы никогда не закончим!

— Присаживайся, — сказал мне мистер Патимкин, на секудну отвлекшись от телефонного разговора. Я огляделся— в офисе был только один стул — тот, на котором сидел мистер Патимкин. Тут не принято рассиживаться — тут нужно зарабатывать деньги тяжелым трудом. Я принялся рассматривать календари, развешанные на картотечных шкафах; на них были изображены женщины такой фантастической красы, с такими неземными бедрами и грудями размером с вымя, что никому бы и в голову не пришло принять это за порнографию. Художник изобразил на фирменных календарях «Строительной компании Льюиса», «Мастерской Эрла» и компании «Гроссман и сын. Картонные коробки» особей неизвестного мне третьего пола.

— Да, да, да! — кричал в трубку мистер Патимкин. — Что значит — завтра?! Завтра мир может взорваться к чертовой матери.

Ему что-то ответили на том конце провода. Интересно, с кем он беседует? С Льюисом из строительной компании? Или с Эрлом из мастерской?

— У меня работа, Гроссман. Я не занимаюсь благотворительностью !

Ага, значит, мордуют Гроссмана.

— А мне насрать! — заорал мистер Патимкин. — Ты у нас не единственный, мой дорогой друг! — добавил мистер Патимкин и подмигнул мне.

Ага! Заговор против Гроссмана. Мы с мистером Патимкином заодно! Я постарался улыбнуться как можно более заговорщицки.

— Вот это другое дело, — сказал мистер Патимкин в трубку. — Будем ждать до пяти, не дольше.

Он что-то написал на листке бумаги. Как выяснилось, изобразил мистер Патимкин простой крестик.

— Сын будет здесь, — продолжал он. — Да, вошел в дело.

Не знаю, что ему ответил Гроссман, но мистер Патимкин расхохотался и повесил трубку, не попрощавшись. Потом оглянулся — посмотреть, что делает Рон.

— Четыре года проучился в колледже — и не может разгрузить машину, — прокомментировал он действия своего сына.

Я не знал, что сказать, но в конце концов предпочел правду:

— Боюсь, и я бы не сумел.

— Всему нужно научиться. Я что, по-твоему, — гений? А научился. От тяжелой работы еще никто не умирал.

С этим я согласился.

Мистер Патимкин посмотрел на свою сигару:

— Кто работает, тот и зарабатывает. Будешь сидеть на заднице — ничего не добьешься... Все самые богатые люди сколотили состояния благодаря усердному труду, поверь мне. Даже Рокфеллер. Успех так просто не приходит... — тираду он произнес задумчиво, обводя взглядом свою вотчину.

Мистер Патимкин был не мастак разговаривать, и мне показалось, что подвигнули его на этот залп очевидностей мы с Роном — сын своей неуклюжестью, а я тем, что был чужаком, который однажды может стать членом семьи. Действительно ли мистер Патимкин рассматривал такую возможность? Я не знаю. Могу сказать только одно: сказанные им слова не передавали того удовлетворения, которое он испытывал от той жизни, что обеспечил себе и своей семье.

Он еще раз взглянул на Рона:

— Ты только посмотри! Если бы он так же играл в баскетбол, его бы выгнали с площадки к чертовой матери! — сказал он. Но при этом улыбался. Встав со стула, мистер Патимкин подошел к двери: — Рон, отпусти их на обед.

— Я хотел половину отпустить сейчас, а остальных — попозже! — крикнул в ответ Рон.

— Почему?

— Чтобы не было простоев...

— Ты брось свои штучки! — закричал мистер Патимкин. — На обеденный перерыв все уходят одновременно!

Рон обернулся к рабочим:

— Все, ребята, заканчивайте! Обед! Мистер Патимкин сказал мне с улыбкой:

— Вот умник, да? — Он постучал себе по темечку. — Мозги, понимаете ли... Никакого вкуса к бизнесу. Он идеалист...

Тут мистер Патимкин, похоже, сообразил, с кем разговаривает, потому что поспешно поправил себя:

— Конечно, если ты учитель, или там... студент... то там без знаний не обойтись. Здесь же важно, чтобы в тебе был гониф. Знаешь, что означает это слово?

— Вороватость, — ответил я.

— Ты знаешь больше моих детей. Они смыслят в еврейском не больше гоев. — Мистер Патимкин, увидев проходящих мимо офиса грузчиков-негров, крикнул им вслед: — Эй, ребята, вы знаете, сколько длится час? Чтобы через час были на месте!

В офис зашел Рон. И, конечно же, поздоровался со мной за руку.

— Вы приготовили образцы для миссис Патимкин? — спросил я.

— Рон, принеси столовое серебро, — попросил сына мистер Патимкин. Тот ушел, а мистер Патимкин повернулся ко мне и сказал: — Когда я женился, мы взяли на время вилки и ножи в одной забегаловке. А этим золото подавай!

Но в голосе его не было злости. Совсем наоборот.

Я отвез серебро миссис Патимкин, пересел в свой автомобиль и поехал в горы посмотреть на оленей. Я стоял возле проволочного ограждения, наблюдая за тем, как резвятся олени, как они застенчиво едят с рук многочисленной ребятни, не обращающей никакого внимания на табличку «ОЛЕНЕЙ НЕ КОРМИТЬ». Ребятишки хихикали и радостно визжали, когда олени слизывали с их ладоней воздушную кукурузу. Путаясь этого визга, оленята убегали в дальний угол загона к своим рыжим мамам, которые грациозно смотрели на поднимающиеся по горному серпантину машины. Позади меня юные белокожие мамы — вряд ли они были старше меня, — беззаботно болтали друг с другом, уютно устроившись на сиденьях своих автомобилей с откидным верхом, и время от времени поглядывая, чем заняты их детишки. Мне уже доводилось видеть их, когда мы с Брендой приезжали сюда на пикник: небольшими компаниями они сидели за столиками в многочисленных кафетериях, разбросанных по территории заповедника. Их дети пожирали гамбургеры и бросали монетки в музыкальные автоматы. И хотя никто из этих малышей еще не умел читать, и потому не мог выбрать нужную песню — все они тут же начинали горланить, подпевая выбранной наугад песне. Они знали слова всех песен! Матери же их — среди которых я узнал нескольких моих школьных подружек, — матери рассказывали друг другу о том, где они провели отпуск, сравнивали, чей загар лучше и делились адресами супермаркетов. Они казались мне бессмертными. Волосы у них всегда будут такого цвета, какой они пожелают; одежда — из модной материи и модного же фасона; в домах — шведский модерн, а когда этот стиль выйдет из моды и на смену ему вновь придет громоздкое, уродливое барокко, то длинный, приземистый кофейный столик с мраморной столешницей уйдет со сцены, а на его место водворится «Людовик XIV». Они были похожи на богинь, и будь я Парисом — не смог бы отдать предпочтение кому-то из них, столь микроскопичны были различия. Общность судеб превратила их в женщин на одно лицо. На общем фоне выделялась лишь Бренда. Деньги и комфорт не убили в ней ее индивидуальность — или уже все-таки убили? «Что же мне в ней так нравится?» — подумалось мне, а поскольку я из тех, кто не любит препарировать собственное эго, то я протиснул пальцы сквозь ограду и позволил маленькому олененку слизать все мои мысли.

Вернувшись в дом Патимкиных, я обнаружил Бренду в гостиной. Она выглядела красивее, чем когда бы то ни было. Бренда демонстрировала Гарриет и матери свое новое платье и была столь обворожительна, что даже у миссис Патимкин смягчился взгляд — будто ей ввели инъекцию, которая разгладила суровые складки вокруг рта и злые морщинки в уголках глаз.

Бренда кружилась на месте, показывая платье со всех сторон. Она была без очков. Заметив меня, она бросила на меня затуманенный взгляд, который другие могли бы интерпретировать как последствие недосыпа, — для меня же этот полусонный взгляд был полон неги и страсти.