Анна Монсъ (рассказы) - Георгий Лапушкин

Сразу за спиной девушки блестела никелированная трубка, которой завершалось сиденье. Трубка была испещрена темно-коричневыми крапинками и поцарапана, в ней отражалось серое небо и еще видна была сильно искаженная физиономия соседа, как в комнате смеха (кем нужно быть, чтобы смеяться в такой комнате?). С усилием оторвав взгляд от ручки, Павел перевел его в окно — автобус уже ехал. За окном мелькала зелень по обочинам дороги. Видимое пространство ограничивалось слева резким красным цветом пальто, справа — алюминиевой рамой окна. Еще дальше справа Павел старался ничего не видеть, совершенно ничего; ему казалось, что то, что он видел в никелированной ручке, там и сидит.

Лес, который уже несколько минут мелькал за окном, вдруг отступил, вместо него побежали кустики и зеленые кочки, кое-где блестела вода в обрамлении камыша. Иногда пролетала чахлая березка. Лес отступал все дальше и дальше, окраска его из зеленой стала голубоватой. Болото вскоре стало лугом, на котором паслись две коричневые коровы и виднелся по ступицы вросший в землю трактор; лес совсем растаял вдали, за лугом желтело поле с темно-желтыми стогами. Неожиданно появилась деревня из нескольких домиков с потемневшими резными наличниками. Один дом был с мансардой и сложен из белого кирпича, покрыт блестящим оцинкованным железом. Перед домом была большая куча такого же кирпича, возле кучи бродила черная курица. Сразу за домом начинался огород, обнесенный железной сеткой, потом покосившийся столб, повисший на проводах. На столбе сидела ворона, поблескивала глазом; ветер ворошил ее перья. Потом долго тянулся пыльно-зеленый кустарник вперемежку с тополями; неожиданно вынырнул двухэтажный магазин старой постройки, сложенный из темно-красного кирпича. Мужчина в фуфайке и в сапогах, здорово небритый, с видимым усилием тянул на себя дверь — и как раз оглянулся на автобус. Средних лет, обветренный, краснолицый, с обвисшими щеками. Из-за двери видна была бабка в очках с хозяйственной сумкой, одетая в светлый плащ. Перед входом в магазин чернела лужа, разъезженная мотоциклами. Сразу за магазином автобус круто повернул направо, мимо проехала будка ГАИ. Милиционер с жезлом и в форме беседовал с водителем бежевого запыленного «жигуленка». Водитель был при галстуке, лысоватый. Шея его покраснела. Милиционер держал в руке документы. Сразу за ГАИ дорога стала шире, автобус, подвывая, набрал скорость. Из-под колеса тянулся шлейф пыли в сторону обочины. Мелькнула остановка — несколько грибников стояли с корзинами, укрытыми белыми тряпицами. Мелькнула и сразу исчезла худенькая речка. Скоро на обочине появились кряжистые старые деревья, они как бы передавали друг другу эстафету — дуб, береза, сосна. Потом дорога взлетела на огромный мост, вода была далеко внизу. Минут десять вдоль окна мелькали массивные ограждения моста. Вдали видны были несколько парусов, под мост быстро втягивалась «ракета» , за ней тянулся длинный пенистый след. Почти сразу за мостом был поселок. Женщины продавали цветы и яблоки у обочины. У ворот крайнего дома торчал длинный некрашенный шест, к которому была прибита телевизионная антенна в виде паутины. Потом снова замелькали деревья, посаженные часто и ровными рядами, они тянулись монотонно и долго. Иногда деревья редели, тогда за ними видны были дачи. Наконец, деревья все вдруг исчезли, открылось большое поле, забросанное строительным мусором. На поле, за оградой из бетонных плит, стоял завод и дымил в две трубы. В воротах проходной беспрерывно сновали грузовики. За заводом местность понижалась и видны были сплошь до горизонта трубы и фабричные корпуса. Скоро завод перестал быть виден — его загородила пятиэтажка, за ней — еще одна. С крыши ее свисала люлька, в которой две женщины в заляпанных мелом спецовках белили стену. Половина дома была уже побелена. У последнего подъезда сидели на скамейке две старушки в платочках, одна вязала — спицы так и мелькали. Ребенок в красном комбинезончике колотил лопаткой по луже. Мелькнул красный «жигуленок» у обочины, его лобовое стекло было с извилистой, как молния, трещиной. У самой обочины стоял киоск «мороженое» с табличкой «обед». За стеклом были выставлены картонные муляжи «эскимо» и большой прямоугольной пачки пломбира по сорок восемь копеек. Потом промелькнул перекресток — вбок уходил тихий переулок, сразу за ним стояла ветхая церковь; купола ее были сняты, на их месте выросли кусты; между кирпичами кое-где прижилась трава. Окно было выбито и заложено картоном, на двери висел ржавый замок под объявлением «пункт приема стеклопосуды». Тут же лежали несколько битых бутылок. За церковью вбок отходила асфальтированная дорожка в сторону едва видной за густыми, но жухлыми деревьями «пятиэтажки». В том месте, где был выезд на дорогу, стояли несколько ржавых помятых железных контейнеров для мусора. Один из них как раз поднимался на лебедке в стоящую рядом машину. Водитель в брезентовых рукавицах поворачивал рычаг, следя за тем, чтобы контейнер не опрокинулся. Сразу за машиной начинались металлические гаражи, один были открыт, из него два пенсионера вручную выкатывали голубой «запорожец» с багажной сеткой на крыше. Поодаль стояла машина, покрытая драным выцветшим брезентом. Вместо каждого колеса под нее было положено по три кирпича. Рядом с ней красовалась новенькая с иголочки «девятка» вишневого цвета. За гаражами стоял еще один дом торцом к дороге. На доме висело объявление «прачечная». Из подвального окна выглянул и аккуратно вылез рыжий в пятнах кот — и осторожно стал красться в сторону голубей, что пили из лужи. Потом была баня, похожая видом на тюрьму. Сразу за баней оказалась широкая улица с трамвайными рельсами. Трамвай, побрякивая звоночком, пересекал дорогу автобусу; пришлось ждать, пока он проедет. На доме большими буквами было написано «Слава КПСС!». У самого перекрестка на бетонном постаменте был укреплен большой портрет Л.И.Брежнева. Генеральный секретарь, улыбаясь краешками губ, поднял в приветствии правую руку, лицо его было очень моложаво — ни одной морщинки, на борту пиджака красовались три звезды героя. На другой стороне улицы начинался бетонный забор, поверх которого шли три ряда колючей проволоки на изоляторах. На заборе краской из распылителя крупно была выведена надпись AC/DC и символ молнии — название модной группы, дальше было написано Б.Г. Одна панель забора вся сплошь была заклеена объявлениями. Десятки бумажек шелестели и трепыхались на ветру. За забором появилось высокое одноэтажное здание с большими окнами, вроде заводского цеха, необыкновенно длинного. Цех и забор кончились одновременно, упираясь в многоэтажку из стекла и бетона. Вместо вывески на ней висел плакат «Мы придем к победе коммунистического труда!» Под плакатом большие электронные часы показывали двадцать три минуты девятого. Автобус остановился возле стеклянных дверей, куда валом валил народ. Павел вышел из автобуса — тут выходили многие. Вместе со всеми он зашел в стеклянные двери, сразу за которыми начиналась проходная. Павел назвал девушке свой номер, получил пропуск и прошел сквозь проходную, долго шел по коридорам и лестницам. Наконец, добрался до места. Аккуратно вытерев ноги о коврик, он нажал на ручку двери, открыл ее, вошел внутрь и небрежно прикрыл за собой. Потом, словно спохватившись, он потянул ручку еще раз и плотно и сильно закрыл за собой дверь.

Когда ты совсем один

Волки выли не переставая. Выстроились, как на картине, и хоть удавись. Удавиться, впрочем, было негде — кругом пустыня, пейзаж однообразный. Не то что дерева — не видно даже камешка; только и есть, что волки на гребне ближнего бархана. Огромная низкая луна, длинные черные тени от их черных силуэтов — картина, полная поэзии — но очень хочется пить. Асланбек откинулся на спинку сиденья, стал смотреть в другую сторону.

Впрочем, днем пить хотелось еще больше. Жара, желтые пески, белое солнце. С крыши грузовика далеко видно — и кругом все те же барханы, застывшие, как прибой на картинке. Наверное, раньше здесь было дно моря. А может быть давно, миллион лет назад, здесь тоже жили люди, и тоже были совхозы — и какой-нибудь нерадивый председатель довел все до ручки? Сеял, небось, монокультуру, гнида! Асланбек даже вздрогнул, так он живо его себе представил. Председатель, к его изумлению, никакой вины за собой не чувствовал и даже не думал оправдываться. Толковал все про мелиорацию и ругал райком. Потом медленно растворился. Мелиорация… А может, они все реки повернули куда-нибудь, и воды не стало? — осенило Асланбека, но тут он ударился головой о руль и, не успев толком очнуться, вцепился в него руками. Мелькнула мысль, что заснул на горной дороге. Несколько секунд не мог прийти в себя. Но очнулся: ночь, луна, ни души.

Что в такой ситуации обычно слышит человек? Во-первых, тишину; вдали нет-нет, да залает собака, а где-нибудь поблизости обязательно стрекочет цикада. Цикада — это не просто каприз природы, она служит для того, чтобы оттенить тишину, иначе ведь ее не услышишь. Так же как день служит чтобы оттенить ночь. Так вот, здесь ничего этого не было — слышен был только волчий вой. Современному человеку трудно представить себе, что вот сейчас его начнут есть — но все равно кидает в дрожь. А может и потому еще, что чувствуешь, что они — тоже живые, и им тоже тошно и все опостылело. От хорошей жизни ведь не завоешь.