Конрад Морген. Совесть нацистского судьи - Герлинде Пауэр-Штудер

счел не то, что офицер оскорбился предложением выпить из рюмки еврейки, а то, что Дирлевангер устраивал подобные розыгрыши. Суть розыгрыша не комментировалась. Точно так же Морген счел эксцентричным не то, что Дирлевангер «расправлялся с евреями», а то, что он при этом сожительствовал с еврейской девушкой.

Таким образом, Морген понимал антисемитское возмущение офицера, но не разделял его. Когда следователь сослался на одно из его предыдущих замечаний: «Вы говорили о так называемых расово низших народах», — Морген возразил: «Я не говорил о расово низших, я говорил только о евреях и поляках»[174]. В этом отношении Морген отличается от ученых-правоведов своего времени, труды которых были пронизаны расовой идеологией. Эти юристы, почти все — университетские профессора, основывали свою расовую юриспруденцию на определении расы, которое сформулировал Ханс Фридрих Карл Гюнтер, ведущий расовый антрополог Германии: «…группа человеческих существ, которая отличается от любой другой […] человеческой группы специфическим соединением физических и умственных признаков и которая производит потомство только собственного вида»[175].

Понятие расы, сформулированное подобным образом, фигурировало, например, в сочинениях Эрнста Рудольфа Губера, видного конституционного эксперта Третьего рейха. Доказывая, что конституция нацистского государства должна быть völkisch — национальной, он утверждал[176], что «политическая нация [Volk] формируется единством вида [Art]. Раса — это естественное основание для Volk. Раса есть общность по происхождению, отмеченная специфическими телесными и умственными характеристиками». Схожая концепция расы соединялась с вульгарным антисемитизмом у ученого-юриста Эрнста Форстхофа[177]:

Volk есть сообщество, которое покоится на онтологической однородности [eine seinsmäßige, artmäßige Gleichartigkeit…]. Осознание однородности [Artgleichheit] и национального [völkisch] чувства единства проявляет себя в способности осознавать видовое многообразие [Artverschiedenheit] и различать друзей и врагов. В самом деле, осознавать видовые различия важно там, где чья-либо принадлежность к другой нации неочевидна, как, например, у еврея, стремящегося создать иллюзию однородности и членства в Volk путем активного участия в культурной и экономической жизни […]. Возрождение немецкой политической нации положило конец этому обману и разрушило последнюю надежду еврея на то, чтобы жить в Германии иначе, нежели осознавая, что он еврей.

Неизбежным следствием такого расового мышления стало то, что Вильгельм Штукарт и Ганс Глобке озвучили в комментариях к «нюрнбергским законам» в сентябре 1935 г.: «В отличие от доктрин равенства всех людей и принципиально неограниченной свободы личности по отношению к государству, национал-социализм вводит жесткое, но неизбежное признание естественного неравенства людей и существующих между ними различий [Verschiedenartigkeit]»[178].

Через год после принятия «нюрнбергских законов» Морген опубликовал книгу «Военная пропаганда и предотвращение войны»[179], научное исследование того, как пропаганда способствует разжиганию и ведению войн. «Когда военная пропаганда разжигает ненависть, страх, гнев, алчность, зависть, жажду славы и тому подобное, — пишет автор, — она поднимает разрушительные силы войны против мира»[180]. Морген говорит, как студент, изучающий международное право, а не как сторонник национал-социализма. Он неискренне уверяет читателей в мирных намерениях Гитлера[181]. И что особенно интересно, он выдает почти гротескную политическую несуразицу: «Германия хочет мира, честного мира на благо всех народов»[182]. Но в то время, когда нацистские теоретики-юристы отстаивают «нюрнбергские расовые законы», Морген сетует на существование рас как на причину розни. «После [Первой мировой] войны, — пишет он, — Германия распахнула свое сердце миру», ожидая сочувствия, но вместо этого встретила злорадство триумфаторов. Он приходит к горькому выводу:

Похоже, у мира есть закон, цель которого — строго поддерживать естественное разделение народов по расе, языку и культуре; это не допускает сближения или ассимиляции, и это бьет по народу, который исповедует примирительный подход к другим, который благожелательно улыбается тем, кто остается внутри своих границ и держится на приличном расстоянии от соседей[183].

Таким образом, разделение народов по расовому признаку — это, на взгляд Моргена, часть проблемы, а не путь решения.

Изучение последующих дел Моргена показывает, что, в отличие от ведущих нацистских юристов, он никогда не допускал уничижительных замечаний о евреях. Фактически он осуждал плохое обращение с ними и даже преследовал обвиняемых в убийстве еврея на том основании, что они посягнули на его право на жизнь. Очевидно, его безразличное отношение к расправам над евреями не было связано с расовой ненавистью.

7. Из Кракова в Бухенвальд

Март 1942 г. ознаменовался для Моргена кризисом. Получив предложение возглавить новый суд в Лемберге (Львове), он направляет в отдел кадров Главного судебного управления СС в Мюнхене просьбу избавить его от этого назначения. Вместо этого он просит перевести его из генерал-губернаторства в другое место, желательно в Норвегию или на Балканы[184]. В подкрепление этой просьбы Морген перечисляет свои достижения в этом регионе: количество обвинений, которые он предъявил, количество подсудимых по этим делам, а также поездки, которые ему пришлось совершить в связи с делом Зауберцвайга, которое он называет «очагом коррупции» (Korruptionsherd) по аналогии с «очагом эпидемии» (Krankheitsherd). Под конец он выдвигает дополнительный аргумент:

Уровень коррупции в генерал-губернаторстве так высок, а количество тяжких преступлений и опасных правонарушений так велико, что я совершенно убежден: любой судья здесь со временем выбьется из сил и, следовательно, подвергнется риску того, что его естественное чувство справедливости притупится. Поэтому вы поймете, оберштурмбанфюрер, мое желание безотлагательно вернуться, чтобы находиться в другой, более здоровой, чем в генерал-губернаторстве, атмосфере.

Морген без устали «мел» генерал-губернаторство «метлой закона», но ничего не добился. Фегеляйн, Фассбендер, Дирлевангер — вся крупная добыча ушла от преследования благодаря высоким покровителям. Юридическая квалификация Моргена ничего не давала при столкновении с коррупцией в рядах СС, и в качестве эсэсовского судьи он оказался несостоятелен: Морген больше не мог считать себя судьей, борющимся за справедливость и охранявшим честь СС такой, как он ее понимал. Поэтому он искал выхода, который виделся ему в более здоровой атмосфере Норвегии.

Желанию Моргена перевестись в другое место пошли навстречу, но не так, как он это себе представлял. Его перевод оказался меньшим из двух зол, а большим из них были три года в концентрационном лагере[185]:

Это было в Троицын день 1942 г. На выходные я поехал в Дрезден […]. В первый же вечер меня срочно отозвали назад в Краков. Я приехал, и там уже было письмо от начальника Главного судебного управления СС: «Рейхсфюрер [Гиммлер] приказал, чтобы вы немедленно сложили полномочия, и воздержались от любой служебной деятельности, и тотчас же прибыли в Главное судебное управление СС в Мюнхене». Произошло следующее. […] Я оправдал