Искушение фараона - Паулина Гейдж

– Хаэмуас, ты неважно выглядишь, – прямо высказался фараон, произнося слова четким, хорошо поставленным голосом. – Врачеватель не торопится назначить лечение самому себе, не так ли? Выпей вина, царевич, пусть оно освежит твой ум. Я рад тебя видеть.

Скрывался ли упрек в его медоточивых речах? Хаэмуас с нежностью посмотрел в его ясные, горящие глаза, окаймленные густым слоем сурьмы. В ушах у фараона покачивались длинные золотые серьги, украшенные яшмой; они задевали его тонкую, высохшую шею и свисали почти до самых плеч, тоже убранных в золото. Золотую повязку, удерживавшую на голове убор из красного полотна, украшали изображения кобры и хищной птицы – символы верховной царской власти. Глядя на его тонкий, изогнутый крючком нос и твердую линию рта, Хаэмуас в который раз подумал, что отец напоминает ему Гора, бога-ястреба. Внешне он был безупречен, воплощение совершенства от унизанных кольцами рук, покрытых краской хны, до кончиков ногтей на ногах. Хаэмуас с искренним восхищением наблюдал за каждым точно рассчитанным, отточенным и выверенным движением отца, пока тот садился, поправлял свое одеяние и укладывал на столе руки. Рамзесу было шестьдесят четыре года, и он по-прежнему сохранял особую магнетическую власть над людьми, доставлявшую ему удовольствие. Он был тщеславен и невозмутим.

– Хотя ты и не отобедал со мной прошлым вечером, – продолжал фараон, поочередно складывая вместе пальцы обеих рук, – я знаю, что ты уже выполнил то небольшое поручение, о котором я тебя просил. Сет в этом году сполна получит все, что ему причитается. Я прикажу совершить подношение от твоего имени, и тогда он обратит свой взор исключительно на твои поступки, а не на те мятежные мысли, что, без сомнения, терзали твое сердце, когда ты скреплял приказ о пожертвовании.

При этих словах Хаэмуас рассмеялся, вслед за ним послушно рассмеялись и все придворные. Это был вежливый и короткий смех.

– Я отобедаю с тобой сегодня, Могучий Бык, – пообещал он, усаживаясь в кресло, на которое указал ему Рамзес. – Что же до могущественного Сета, у него нет никаких причин изливать на меня свой гнев. Разве мы не делаем с ним одно дело, когда я читаю свои заклинания?

Рамзес склонил голову, и хрустальные глаза кобры сверкнули.

– В самом деле. А теперь пора за работу.

Из-за спины Хаэмуаса, кашлянув, вышел Урхи-Тешуб. Техути-Эмхеб зашелестел писчими перьями.

– Отец, как обстоят дела с твоими переговорами? – обратился к нему Хаэмуас.

Рамзес сначала закатил глаза к небесам, потом уставил свой ледяной взор на несчастного хеттского посла и сделал знак своему писцу. Хаэмуас повернулся к нему.

– Хаттусилли, царь хеттов, просит о том, чтобы приданое доставили тогда же, когда приедет царевна, никак не раньше, – сказал Техути-Эмхеб. – У него в последнее время сильно разболелись ноги, вот почему сбор приданого проходит медленнее, чем ожидалось. И засуха, опустошившая его земли, тоже явилась помехой для исполнения его добрых намерений.

– Добрых намерений, – повторил Рамзес с холодной иронией. – Сначала он, стремясь заключить союз с самым могущественным в мире царским домом, сулит мне богатейшее приданое. Но проходит месяц за месяцем, и я ничего не вижу. Потом я получаю письмо от царицы Пудухепы – не от самого Хаттусилли, заметьте, – в котором без единого слова извинения говорится, что дворец сильно пострадал от пожара… – при этих словах он негромко засопел, – и поэтому с выплатой приданого придется подождать.

– Твое величество, – запротестовал Урхи-Тешуб, – я своими глазами видел, как разразился этот пожар. Он принес жесточайшие разрушения! Для моей царицы это явилось тяжелым испытанием, ведь царя тогда не было, он совершал торжественные обряды, посвященные богам, но у нее достало сил, чтобы написать тебе письмо. О Египте не забыли! – В его гортанной речи слышалась тревога, волнение исказило лицо.

– Возможно, и не забыли, – заговорил Рамзес, – но этот пожар послужил подходящей уловкой, чтобы пересмотреть условия договора. И вот теперь мой любезный хеттский брат плачет и жалуется на боль в ногах, будто для сбора приданого ему необходимо оставить свою башню и собственноручно отлавливать каждую козу и каждую лошадь. В его стране что, нет ни одного визиря? Ни одного сведущего управляющего? Или все дела приходится вести его жене?

Хеттский посол, несомненно, привык к подобной едкой критике. Спрятав руки в своем парчовом одеянии, он спокойно ждал, пока Рамзес закончит речь. Потом произнес:

– Возможно, твое величество сомневается в честности своего хеттского брата? Или он старается возвести хулу на правителя, строго исполняющего все требования Кадетского договора, заключенного его прославленным отцом? И это несмотря на многие предложения, поступающие от вавилонского царя Кадашмана-Энлила, который надеется втянуть его в новые соглашения?

– Кадашман-Энлил – мерзкая скользкая ящерица, – пробормотал Рамзес. – Пусть мы и заключили с ними дипломатические отношения. А еще мне известно, что твой повелитель, Урхи-Тешуб, продолжает ссориться с вавилонянами. – Он откусил кусочек медовой лепешки с миндалем, задумчиво прожевал, потом изящно опустил пальцы в чашу с водой. – Почему я должен верить Хаттусилли? – спросил он сердито. – Он отказал мне в просьбе пересмотреть условия договора и уступить мне большую часть Сирии. А потом мне сообщают, что он сам как раз и претендует на те земли, о которых я его просил.

– Это всегда были хеттские земли, Божественный, – твердо ответил посол. – Согласно старинному договору, заключенному хеттами с твоим отцом, Осирисом Сети Первым, в котором вполне ясно изложено…

Хаэмуас подавил вздох досады. Упомянув Сети, Урхи-Тешуб допустил тактическую ошибку. Отец Рамзеса все еще оставался для него камнем преткновения. Сети был человеком, наделенным тонким вкусом и даром предвидения. Воздвигнутые им памятники, а также главное свершение его жизни – храм Осириса в Абидосе – являлись яркими образцами непревзойденного художественного вкуса, красоты и великолепия, при взгляде на которые просто захватывало дух. И, что еще хуже, Сети сопутствовал успех в военных делах, в которых Рамзес, несмотря на его самодовольные заявления, терпел самое позорное поражение. Потягивая вино, Хаэмуас задумчиво слушал, как они продолжают перебранку. Собравшись с мыслями, он заговорил, выждав момент, когда его вступление прервет речь хеттского посла, а не фараона.

– Я не вижу смысла в этом обсуждении, – твердо заявил он. – Мы собрались здесь, чтобы привести брачные переговоры к успешному завершению. При всем моем уважении, Урхи-Тешуб, если тебе угодно поговорить о ценности древних договоров, ты можешь выбрать для этого другое время. – Посол поклонился царевичу с выражением облегчения. Тогда Хаэмуас обратился к Рамзесу, который сидел, несколько раздраженно, но тем не менее грациозно поигрывая чашей для вина: – В Хаттусасе находится наш посол Гай, – напомнил он фараону. – Напиши ему, что мы желаем получить приданое одновременно с приездом царевны. И пусть Гай сам проследит за тем, чтобы были отправлены все обещанные дары. Хаттусилли не виноват в том, что у него случился пожар, а сам он болезнью прикован к постели. Его вина – в медлительности и нерасторопности.