Путч будет завтра (Старинный романс) - Наг Стернин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Под дых, Алеша, – рассмеялся Нахапаров, – просто под дых.
– Вот и получается, что обе спорящие стороны правы. И не правы тоже обе. Иметь такую уверенность в себе не может никто, по крайней мере, постоянно. Потому что иначе это будет уже не уверенность, а самоуверенность, за которую и будешь в конечном итоге наказан. И очень больно, – Алексей Алексеевич вспомнил все те малоаппетитные обстоятельства, что предшествовали его разводу, и покачал головой. – Точно знать свое место в жизни любимой женщины, именно знать, а не догадываться, это же просто… замечательно это. Да. Замечательно. Вы гений, Игорь. Самое смешное заключается в том, что я, пусть и не в явном виде, пусть неосознанно, но… Никогда не задумывался, ревнивый я, или не ревнивый. А вот получается, что нет. Впрочем, особого опыта по этой части не имею. А что касается боли, конечно, я думаю, Вы будете испытывать боль. Но это будет именно боль, а не ревность. И женщине об этой боли лучше не знать.
– Скажите, Игорь, а Вам никогда не хотелось поставить фильм по такому сюжету? – поинтересовался Борис. – Интересная могла бы получиться картина.
– Может, еще и поставлю, – задумчиво сказал Нахапаров. – Если сферу деятельности не сменю. Слышали же, как Наденька по нашему, прекраснодушных интеллигентов поводу, Сталина цитировала. Она права. Когда говорят пушки, музам следует потихонечку сморкаться в тряпочки. В сторонке.
– У этого моего приятеля, о котором я вам уши прожужжал, – вмешался Юра, – есть такие строки:
И снова бой, тяжелый, трудный бой,
И танки слов ползут полями душ…
– Это не о Мельпомене, она слишком неповоротлива, – сморщился Нахапаров. – Это, скорее, о музе ораторского искусства. Была такая, или нет, кто-нибудь помнит? Да, кстати, кто из вас знает, что собою представляет Янаев? Что он за человек, и к какому крылу в партии примыкает?
– Ничего себе, кстати, – вздохнула Ирина. – Где б о чем ни говорили, все равно свернем на баб. Алексей Алексеевич, может, пойдем к вам? Чего-то кофе хочется.
– А за отчества будем драть штраф, – сказала Ольга, скорчив свирепую физиономию, – хоть бы и в форме лишения кофе.
– Но я не нарочно, – оправдывалась Ирина. – У меня почему-то с ним иначе… трудно. Всех остальных запросто, а на нем язык спотыкается.
– А Вы не оправдывайтесь.
– Она и не оправдывается, – вмешался Юра. – Она факт констатирует. Мне поначалу тоже так было. Постоянно хотелось Алексеевича ввернуть. Что-то в нем есть такое.
– Ага, – насупился Алексей Алексеевич. – То самое, что Надежда называет занудством.
– Алеша, – всполошилась Ольга, – Вы что, с ума сошли? Она же шутейно. Разве можно эти ее слова принимать всерьез?
– А-а, чего уж… я и сам знаю за собой эту печальную особенность. Давно. Еще когда младшим научным был, так лаборантки длинноногие маститым докторам говорили Вова и ты, а мне – непременно Вы и Алексей Алексеевич. В крайнем случае, Ал-Ал. Так что я привык. У меня и на это тоже иммунитет.
– Так мы идем пить кофе, или нет? – Ольга подцепила под руки мужа и Алексея Алексеевича и крикнула остальным: – А ну, догоняйте… Вот Вы говорите, что не имеете опыта, Алеша, но Вы отнюдь не мальчик, как же так? Вы что же, однолюб?
– Ну… не знаю… вряд ли. Времени, видимо, не хватало никогда на все эти дела.
– Жена у Вас, небось, была красивая, – заявила вдруг Ирина с непонятной враждебностью.
– Красивая, – согласился Алексей Алексеевич.
– Красивее… Нади?
– Ну, она в другом духе. Тут есть одна. С нами приехала. Так вот она очень на жену похожая. То есть, не похожая, а… как сказать… однотипная, что ли.
– Кто такая? – одновременно воскликнули женщины.
– Слушайте, красавицы, – вмешался Борис, – что вы пристали к человеку. Может, ему неприятно.
– Да нет, все уже в прошлом, – сказал Алексей Алексеевич, пожав плечами. – Перегорело все. И нисколько меня не трогает. А женщину эту вы знаете. В автобусе перед нами с Ирой сидела. Не та, которая… щука, а другая. Она еще с таким седовласым красавцем общается.
Щука друзей развеселила.
– А, – орал Юра, отсмеявшись, – ну как же! Это Алиса, которая ходит с налоговым инспектором. Ничего бабешка, очень даже ничего, у тебя, Алексей, губа…
Друзья еще что-то говорили, и, вроде бы о чем-то спрашивали, но Алексей Алексеевич их уже не слушал. На лавочке около родного шестого корпуса он увидел нахохленную Надежду.
Заметив их, Надежда поднялась с места и сердито сказала:
– Ну вот, явились – не запылились. Кофе, небось, захотели лакать? Я тут сижу-сижу, а их всех будто корова языком слизнула. Ну, эти – ладно, а Вас-то, Алексей, куда черти унесли? Вам работать надо, а Вы шлындраете бог знает где. Или у Вас и в самом деле салфетки кончились? Могу презентовать, у меня много, не жалко для-ради высокой науки.
– Хватит ворчать, – рассмеялась Ольга. – Идемте пить кофе. А потом Ирочка нам споет. У нас у всех настроение. Мы тут такую тему обсудили! Любовь и ревность.
– А вот ревнивцев, – свирепо прорычала Надежда, – на дух не переношу. Я сразу говорю, что человек я вольный, что захочу, то и сделаю. А потом все, как есть, тебе выложу, скрывать не стану, не надейся. Но уж и ты будь добр…
Общество дружно посмотрело на Нахапарова и покатилось со смеху.
9
Утром Алексей Алексеевич сбежал в Севастополь. Именно сбежал, сбежал от Надежды, от спорщиков – друзей, сбежал, ища душевного спокойствия, иначе это назвать было никак нельзя. Да он и не пытался, так что ловить себя на лицемерии в этот раз даже и не пришлось.
Севастополь бурлил, подобно борщу в кастрюле у нерадивой хозяйки. За какой-нибудь час Алексей Алексеевич умудрился влипнуть аж в целых три митинга. На один из них две кошмарно энергичные дамочки его тащили, схвативши за руки и во все корки костеря за “совковость”. Причем выражения они использовали такие, что Алексей Алексеевич даже искренне пожалел, что не нашлось человека, который превратил бы наглое оскорбление “совок” в такой же символ, какими сделались слова “гез“, “фрондер”,
