Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки - Илья Ильф

И это не только в области чисто рабочей. Даже из стеклянных сияющих контор, из великолепных банков в год сбегают 90 % конторщиков.

И напрасно Хирам Гордон, как очень многие американцы, сваливает это на бездельников-эмигрантов, не имеющих 100 % американской крови.

Напротив, они сами стараются набрать на заводы как можно больше эмигрантов. Это выгоднее, это дешевле. Так делают угольный и стальной тресты.

Переселенцев легче держать в руках, они еще не организованы, не попали еще в рабочие союзы.

Еще легче справиться с глухонемыми.

Их принимают с большой охотой. Они смирнее зрячих и говорящих. Они уже почти не люди. Они уже почти машина.

– Машина! – говорил Хирам Гордон, и на лице его сверкало поклонение машине.

И тут раскрывается еще одна сторона американской работы:

С виду рабочий работает спокойно, даже вяло. Руки плавно движутся, делая одно и то же небольшое дело. Лицо безучастно.

Но не слышно смеха, не слышно разговора. О куреве не может быть и речи. Внешне медленная работа требует огромного напряжения, внимания. Не пропустить, не пропустить – иначе работа уйдет из рук, машина не станет ждать. Промашка – и тогда вон с завода.

Однообразие дела давит на мозг. Впереди – ничего. Как сегодня стоял и правой рукой всовывал болт в машину, а левой вытаскивал из корзинки уже нарезанным, так завтра, послезавтра, через месяц, через год, так всегда.

Работа доведена до того, что не машина стала в помощь человеку, а человек превратился в машину, работающую с наивозможнейшей быстротой.

И вот из‐за этого бегство с завода. Человек не выдерживает и уходит, несмотря на хорошую плату.

Конец рабочего дня. Колокол. Одна смена уходит, другая приходит. Первая бежит нервно, торопливо, скорее вон с завода, вторая входит медленно, безучастно, что ей спешить на каторгу!

Рядовой американский рабочий не любит своей работы, ненавидит свой завод. Он слишком много отнимает. Слишком много душит.

Это перегнутая палка.

Мы не делаем так, мы палки не перегибаем, не рассчитываем времени. Голыми руками мы не построим своей страны. Нам нужна электрическая сила. Нам нужна машина.

Эту машину иметь мы будем. У Америки мы учиться будем. Это страна величайшей техники.

Американизировать свою жизнь мы должны. Мы должны работать крепче и шибче. Но наша машина не задавит рабочего, она не будет им командовать, выжимать из него жизнь непосильными уроками, от которых человек сгорает в несколько лет, так и не сделавшись, несмотря на все обещания, «миллионером» или «президентом». Миллионером или президентом в Америке можно сделаться, но не своим трудом, а чужим.

Рабочий и машина построят Советскую страну. Машина, превращающая и рабочего в машину, построила в Америке только капиталистический ад.

Происшествие в «Драной собаке»

Ревельский кабак «Драная собака» в ночь происшествия имел обычный вид.

Воры, завсегдатаи «Собаки», пили и пели, как всегда.

За столом у двери, всё так же виднелось лицо тайного полицейского агента, увешанное заведомо фальшивыми усами и бородой.

Агент, по причине скудости получаемого от эстонского правительства содержания, скучал над пустым бокалом до часу ночи.

Ровно в это время дверь с размаху открылась, и в подвал вкатилась фигура.

При одном взгляде на нее агент побледнел, трусливо поправил бороду и вытянулся за своим столиком, как столб.

Между тем ничего поражающего будто не произошло.

Вошедший человек молча стоял посреди кабака.

– Нализался? – насмешливо спросили с ближайшего столика.

– Угу! – ответила фигура.

Звуки этого голоса окончательно потрясли агента.

Изнывая от почтения, он попробовал приблизиться к вошедшему, но даже не сдвинулся.

– Не могу! Окончательно не могу! Не смею!

За дальнейшим он только окаменело следил, охая и издавая отрывочные восклицания:

– Он, он! Непременно он! Никто другой!

Хотя пришлец, как видно, не был знаком никому из воров, но его дивное и полное опьянение немедленно вызвало самые жаркие симпатии.

– Присаживайся! На, глотни! Что ж это ты так рано?

– Коньяк пил! – кратко возразил пришлец.

– И еще пей!

– И буду! От меня горничная ушла! Не хочет у изверга служить!

– Осподи! – охнул агент.

Воры хохотали и колотили пьяницу по плечу.

– Бож-мой, бож-мой! – стонал агент. – Какого человека прикасаются.

– Га-га-га! Чего ж она ушла?

– Молчать! – внезапно возопила фигура. – Меня, может быть, всё человечество презирает, а вы смеетесь!

– Дайте ему по шее! Чего он тут раскричался! – решительно посоветовали из угла.

Этого агент снести не мог.

Теряя на ходу свои производственные усы, он отчаянно зашептал:

– Тише, тише! Это Курвиц!

– Что-о-о? Курвиц? Курвиц осмелился пить с честными ворами?

Правильно учитывая создавшееся положение, агент сию же секунду выскочил на улицу.

За ним тяжело вылетело и брякнулось о мостовую бессознательное тело человека, присутствия которого не потерпели даже последние ворюги.

Окончание этой истории.

Телеграмма из Ревеля 26 ноября.

– Военный министр Эстонии Курвиц, утвердивший смертный приговор Яна Томпа, найден лежащим пьяным на улице.

Привычка свыше нам дана

Латвийский военный атташе на приеме у т. Троцкого стащил со стола записную книжку.

Следующий свой визит бравый атташе собирался нанести тов. Чичерину.

Поэтому с раннего утра в Наркоминотделе водворилась паника.

Завхоз рвал и метал:

– Немедленно снять с окна портьеры! Я за пропажу буду отвечать, что ли? Они у меня по описи! Уедет атташе, тогда снова повесим. Иван, уберите со стола чернильный прибор. Он бронзовый. Что? Секретарю надо писать? Тогда позовите слесаря. Пусть прикует цепочкой к столу. Ничего не поделаешь, экстренные расходы по приему латвийского атташе.

Работа кипела.

Хорошую мебель перетаскивали в дальние комнаты и там запирали. Машинистки преждевременно и без всякого аппетита пожирали свои бутерброды.

– Чтоб не пропадали зря. А то он все равно утянет.

За полчаса до налета атташе суматоха достигла высшего предела.

Белые комики

– Итак, мадам, вам придется выехать за пределы Бельгии!

Гонимая мадам Диксон жалобно воззрилась на прокурора:

– Куда я поеду? Никуда я не поеду!

– Поезжайте во Францию.

– Оттуда меня уже выслали.

– Ну, в Голландию!

– А Красин туда поедет? – вкрадчиво спросила гонимая мадам.

– Не знаю, не знаю! – обозлился прокурор. – Можете в Германию, если Голландия вам не подходит.

На Германию Диксон изволила согласиться.

– Итак, мадам, до свиданья.

Но Диксон не уходила.

– А револьвер вы мне отдадите? Я женщина бедная! Согласитесь, не могу же я покупать каждый раз новый. Я слабое создание, меня всякий может обидеть. В Париже отобрали, вы отобрали. Не могу же я палача внешней торговли убивать холодным оружием. Конечно, меня всякий может обидеть. Я слабое… – Сержант, – взвыл прокурор, – немедленно проводите мадам на самую границу!

Тем временем советские дела заставили полпреда выехать в Германию.

Через сутки поезд тяжело втягивался под купол берлинского вокзала. Мимо окна плыли лица встречающих.

– Диксон тут?

– А как же! – весело кричали из толпы.

– Комичная баба! – вздохнул полпред. – Покуситься хочет?

– Обязательно! Как же ей не покуситься? Сейчас стрелять будет!

Поезд брякнул и остановился.

Тов. Красин вышел из вагона.

Настала торжественная минута покушения.

Но выстрела не последовало по двум причинам. Первая – Диксон сейчас же арестовали. Вторая – мадам была вооружена только перочинным ножиком.

– Звери-большевики меня разорили! – вопила уводимая мадам. – Револьвера купить не на что!

Прежде чем ее выслали из Германии, она успела написать т. Красину записочку с просьбой о выдаче ста марок.

– На револьвер просит! – вздохнул полпред. – Фу! Надоела до отвращения.

Последняя встреча полпреда с уважаемой террористкой состоялась в Риме, куда по делам приехал т. Красин.

То есть встречи не было.

Встреча не состоялась по техническим условиям.

Толпа темпераментных итальянцев толпилась у вагона Красина. Диксон среди встречающих не было.

Мадам стояла у самого здания вокзала и жалобно скулила:

– Подайте монетку бедной убийце большевистского тирана. Подайте на построение перронного билета. Подайте сиротиночке. Не пускают сиротиночку на перрон без билета. Из-за пятака не может состояться убийство тирана. Подайте.

Носатые итальянцы насмешливо улыбались и проходили мимо, не останавливаясь.