Периферия - Алексей Аксёнов

Когда я поднимался по лестнице в своём подъезде, возбуждение от неожиданного открытия уже улеглось, уступив место тупой мутной тоске. Открыв входную дверь квартиры, я мешком свалился на коврик в прихожей. Хотелось просто лежать вот так, и чтоб никто не трогал…

А ещё больше хотелось напиться. И вот это было вполне осуществимо.

Поднявшись и заперев за собой дверь (не только на замки), я поплёлся на кухню. Разумеется, однокомнатная служебная квартира не шла ни в какое сравнение с теми хоромами, в которых обитал Юрий Серых, но ей-богу, одному тут не слишком плохо… было раньше. Открыв холодильник, я пару секунд стоял, тупо разглядывая три полторашки "Арсенального" и бутылку водки — припасы к так и не состоявшимся посиделкам.

К чёрту полумеры! Под пальцами хрустнул колпачок "Матрицы", забулькал дозатор. Ледяная водка обожгла горло. Торопливо запив её бокалом пива, я поднялся с табуретки и, пошатываясь (алкоголь ударил по мозгам мгновенно — я слишком устал сегодня), подошёл к окну.

На подоконнике меня ждала верная подруга — магнитола, старенькая, но любимая. Тщательно прицелившись пальцем и дав себе слово больше её сегодня не касаться (в конце-то концов, есть же автореверс!), я нажал красную кнопку с надписью "Power".

"Прощай, мой друг, молочный поросёнок…" — запел Константин Арбенин. Это было совсем не то, что я хотел услышать. Честно говоря, тишина была бы лучше, но тишины я сейчас боялся — она слишком похожа на вечное молчание Сумрака.

Пить в одиночку — не лучший выход из положения. Это вообще не выход. Но сейчас — всё, что угодно, лишь бы сейчас не думать. Оглушить себя, не вспоминать ни о чём — ни о нелепой, ненужной, глупой гибели друга, ни о позорном изгнании.

Я — не штатский Иной. Я — дозорный. Офицер армии Света. Я не имел права срываться, и уж тем более бросать в лицо Твердиславу обвинения. Только наша дисциплина ещё позволяет существовать этому миру и всем в нём живущим. Наверняка за сотни лет шефу не раз хотелось плюнуть на Договор и пойти вперёд, даря людям счастье, а главное — сокрушая, развеивая по ветру Тёмных, расплачиваясь сразу — за всё и за всех. Вот только Твердислав лучше меня понимает, чем кончится несдержанность — расступится Сумрак, и навстречу шагнёт Тёмный, равный по силам. И будет схватка, в которой погибнут сотни людей, случайно оказавшихся поблизости. Такое уже случалось.

Именно поэтому и существуют Дозоры, Великий Договор, Инквизиция… Именно поэтому вот уже пятьсот лет мы держим оборону, предотвращая окончательную битву, которая никогда не должна произойти. Именно поэтому мы боремся за людей, направляя их к Свету, отбивая наскоки Тьмы извне — и не замечая той Тьмы, что живёт в душе каждого. Убивая и умирая во имя Света — который слишком часто оказывается для людей чужим…

На подоконнике надрывался магнитофон:

Над нами плясали

Секиры и сабли,

И падали головы в мутные реки.

А мы зависали

Под сводом сусальным

И звезды бросали нам блики на веки.

Мы — Иные. Но мы рождаемся как люди, от людей и среди людей. Наши способности спят, пока нет того, кто смог бы нас инициировать. Всю свою человеческую жизнь мы спим, чтобы проснуться для жизни Иного. Для вечной вражды Света и Тьмы. Для войны Дозоров.

Спи, пока идет война…

Господи, насколько же проще быть человеком!

Но я просыпаюсь,

Я в путь собираюсь,

Меня не удержишь ни мхом, ни травою.

Проснувшимся — горе,

И, может быть, вскоре

Я стану бессмертным — ты станешь вдовою.

Я видел наше оскольское кладбище Ночного Дозора. У каждого из нас есть родные и близкие, которым бы хотелось, чтобы дорогой человек покоился рядом с теми, кто ушёл раньше. Вот только мы — не люди и слишком часто переживаем всех. И потому на одном из старых кладбищ есть неприметный ряд могил. Их надгробия не похожи друг на друга — ведь при жизни мы придерживаемся разных вер, если вообще считаем нужным верить во что-то. Коль скоро даже Христа многие из нас считают просто величайшим из Светлых магов, о какой вере для Иных может идти речь?

Однако на каждой из надгробных плит есть нечто общее — маленький значок, неприметный для людей, но видный каждому Иному. Расколотый щит, подобный тому, что светится в моей ауре. Полномочия прекращены — навсегда.

За страх и за разум

Всех скопом, всех разом —

Чтоб легче писать поминальные списки.

Тревога отстала,

И снега не стало,

Лишь зреют подсолнухи, как обелиски.

Вступая в ряды Ночного Дозора, я с самого начала знал, на что иду. Но будь проклята эта война!

Алкогольный туман накрыл с головой. Я нёсся сквозь него, следуя за песней. Ох, в точку попал Арбенин, в точку… Может быть, он и сам — Иной? Человек не может писать песен, которые так бы действовали на Иных… Иной… Музыка… Воздействие…

Где-то за пеленой водочной мути прозвонил тревожный звоночек. Какая-то мысль толкалась в глубинах сознания, но осознать и вытащить её за шкирку я не успел — доза наконец превысила пороговую, и я ткнулся лицом в столешницу.

Я проснулся на полу кухни около часа дня. С трудом оторвав голову от мохнатого коврика, я увидел рядом с собой пустую бутылку из-под водки. Н-да, всё-таки я Иной… В одиночку выжрать литр водки и запить тремя литрами пива — явно выше сил обычного человека! Интересно, и как эта жидкость чисто физически во мне поместилась?

Добившись более-менее вертикального положения тела, я принялся искать инвентарь для комплекса реанимационных мероприятий. Однако ни анальгина, чтобы унять дикую головную боль, ни пива, ни даже рассола в доме не было.

Лечиться приходилось нетрадиционным образом.

В туалете я привалился к стене, приложив к ней раскалывающийся изнутри лоб. Сразу стало немного легче — кафельная плитка была гладкой и приятно холодила голову, вытягивая боль. Собравшись с силами, я сделал пасс и шарахнул в стену пучком бледно-жёлтого огня. Ударившись о кафель, огненный шар рикошетом отскочил обратно и угодил мне куда-то в живот.

— Твою мать! — сдавленно успел пробормотать я, прежде чем сильнейшая судорога скрутила внутренности, и содержимое желудка волной устремилось в унитаз.

Дурея от запаха переработанного алкоголя, я трижды повторил процедуру, прежде чем вчерашнее спиртное и большая часть продуктов распада эвакуировались тем же путём, каким попали в организм. Полной очистки самому себе, конечно, не сделать, но по крайней мере я стал хоть чем-то напоминать полноценного Иного.

Этот способ экстренного самопротрезвления подсказал мне Семён, маг московского Ночного Дозора, отвозивший меня на вокзал. Широко известное заклинание, позволявшее за пару секунд привести в норму даже хронического алкоголика, не действовало на мага, его произносящего, и поэтому Семён — который, по-моему, знал об алкоголе и последствиях его применения решительно всё — разработал нечто собственное. Большая часть Силы, конечно, терялась при рикошете, но в моем положении выбирать не приходилось.