Настоящая фантастика – 2015 (сборник) - Василий Головачев

Пока Гроссмейстер и Харп выслушивали излияния хозяйки, Вольсингам мерил шагами комнату. Носком ботинка он ворошил газетные листки, с которых била в глаза зеленая краска. Переворачивал сбившуюся в комки одежду на полу. Он сам не мог сказать наверняка, что искал и почему это делал. Не потому ведь, что так их учил мастер сыска в семинарии? Или?..

Как бы то ни было, спустя пару минут он это нашел. Это лежало, высовываясь красным замшевым переплетом из-за отвалившейся от стола задней стенки. Вольсингам присел на корточки и поднял толстый блокнот. Должно быть, блокнот выпал вместе с рухнувшей от хозяйского топота доской. Погладив бархатистую замшу, художник открыл блокнот и разочарованно нахмурился. Страницы, белые и плотные, совсем не похожие на серую газетную бумагу, были исписаны рядами убористых значков. К сожалению, значки эти Вольсингам совершенно не понимал. Он принялся листать дальше и обнаружил рисунок. Точнее, два рисунка – два довольно умелых наброска Крестоса. Один ничем не отличался от обычных иконок, зато второй… Художник быстро перевернул следующую страницу, и тут на бумагу упала тень. Вольсингам поднял голову. Склонившийся над ним Гроссмейстер повел острым носом и спросил:

– Так. Что тут у нас?

На странице был список, и на сей раз таинственный шифр сменился обычными буквами. Просмотрев записи, Вольсингам разочарованно присвистнул.

– Похоже, это его хозяйственные расходы за месяц.

И правда. В списке значилось «мыло для бани – 5 грошей», и «долг зеленщику – 12 грошей», и «долг фрау Тумберг за квартиру – 10 талеров, вкл. прошлый месяц, подождет», и «за бумагу Крозу, 3 талера 14 грошей, отдать в пятницу».

– Он был не такой уж рассеянный молодой человек, – заметил присоединившийся к Вольсингаму и Гроссмейстеру Харп. – Тщательно вел записи. Это показывает дисциплинированный ум. Вряд ли он был жалким пьяницей, каковым его представляет нам фрау Тумберг…

– Да он вообще не пил! – резво откликнулась стоявшая в дверях хозяйка. – Стала бы я сдавать квартиру и помещение пропойце, будто одного на мою голову мало!

– Значит, его опоили, – сказал Харп. – Возможно, подмешали какое-то зелье…

Но Гроссмейстер, словно не слыша приятеля, вырвал блокнот из рук Вольсингама и ткнул желтым от табака пальцем в одну из нижних строк списка. Запись была очень краткой и, признаться, не слишком понятной: «Г. Б. – 150 талеров». Рядом стояло число, совпадавшее с датой первого убийства. Пролистав страницы назад, Гроссмейстер поднес блокнот к лицу и издал короткое восклицание.

– Что?

На открытом им развороте был такой же список, однако от более ранней даты – видимо, около месяца назад. И там числился таинственный Г. Б., с обозначенной рядом суммой в пятьдесят талеров.

– Этот Г. Б. был очень дорог нашему другу, – заметил Харп, потирая руки словно бы в радостном предвкушении. – Себастиан не спешил платить за квартиру, однако тратил на Г. Б. огромные суммы. Любопытно, откуда у небогатого журналиста…

– Герберт Брюнненштайн, – перебив его, прошипел полицейский. – Бывший пекарь. Он же убитый монах.

Резко развернувшись к хозяйке, сыскарь приказал:

– Идите-ка, любезная, и разбудите вашего мужа. Делайте что хотите, хоть ведро воды на него вылейте, но мне надо, чтобы через пять минут он был в сознании и способен к разговору.

Женщина, колыхаясь телесами и возмущенно бормоча, выплыла за дверь. Полицейский обернулся к спутникам. Глаза его возбужденно блестели.

– Герберт Брюнненштайн разорился после того, как цены на муку в очередной раз взлетели. Оставив семью и продав лавку, он решил вступить в орден – но, видимо, расценивал это не как акт веры, а как деловое мероприятие. Вопрос состоит в следующем: зачем Себастиану Гримму понадобился шпион у соматиков?

Вольсингам молча принял блокнот из рук полицейского и развернул на странице с рисунками. Под изображением уродливого Крестоса, довольно точно копировавшего ту самую икону, что сейчас была спрятана в сумке Гроссмейстера, виднелась надпись. В отличие от других, сделана она была обычными буквами, правда, весьма большими и корявыми, словно писал человек малограмотный. Похоже, это был обрывок религиозного текста, потому что гласил он следующее:

«…и брать Крестос сей с прахом пакровителя нашиво Святово Сомы и давать сей Крестос князям и баронам и купцам и прочим сильным мира сево для обрасчения их в нашу веру…»

Гроссмейстер и Харп одновременно уставились на Вольсингама.

– С прахом святого Сомы?

Художник усмехнулся. Как ни странно, эту историю он знал. Впрочем, учитывая кампанию против соматиков, которую огненосцы развернули в последний год его обучения в семинарии, ничего особенно странного в этом не было.

Преосуществление святого Сомы

(версия, рассказанная наставником Оззом нерадивому ученику Вольсингаму)

«Глядя на беснования монахов и лицедеев, можно предположить, юный Вольсингам, будто так называемый святой Сома явился к Царь-древу и, слившись с ним плотью и разумом, усмирил подчинявшийся оному Царь-древу незамиренный Лес. Будто бы даже сей праведный человек таким образом спас целый город от нашествия боевых дендроидов, хотя показания и свидетельства относительно того, какой именно это был город, разнятся. Но вот что я тебе скажу, юный Вольсингам, – не стоит развешивать уши и верить во всякую чушь. Известно, что мошенник, называвший себя святым Сомой, бежал от гнева наших огненосных собратьев. Гнев сей был не случаен, ибо Сома стакнулся с Детьми Леса и неоднократно был замечен в сношениях с навками, лозницами, козлоногими и прочей враждебной людям чудью.

В тот год успехи воинов Огненного Духа были особенно велики, и наши братья далеко оттеснили незамиренный Лес. Отряды цензоров проникали на вражескую территорию, и целью их было Царь-древо. Известно, что, погубив Царь-древо, можно лишить деревья их нечестивого разума и извращенной жизни, и превратятся они в самый обычный лес. Цензоры с огнеметами и тяжелыми лава-пушками уже окружили гигантское Царь-древо, когда некто, называвший себя святым Сомой, и его немногочисленные последователи вдруг объявились внутри осадного кольца. Они громко возгласили, что не дадут уничтожить Царь-древо и готовы сами погибнуть с ним, ибо у древа есть душа, равная душе человеческой, и погубить его – значит погубить брата. Но цензоры лишь посмеялись над ними и погнали прочь. Тогда Сома шагнул вперед, к древу, и плоть его срослась с плотью древесной, – что, однако, не помешало нашим братьям открыть огонь. И спалили они Царь-древо вместе с вросшим в него безумцем, и пепел древесный смешался с пеплом человеческим. Еретики же, следовавшие за Сомой, собрали этот пепел и объявили его своей священной реликвией, хотя никакой чудотворной силы в прогоревших углях, конечно же, не было и нет…»