Настоящая фантастика – 2015 (сборник) - Василий Головачев

Вольсингам вскинул голову.

– А вы, Гроссмейстер, не трогали икону?

Тот поморщился.

– Ни я и никто из управления. Только Нойман. Он выловил Крестос вместе с тряпкой и осмотрел, чтобы убедиться, нет ли в доске полостей и отверстий, куда можно спрятать деньги или письмо. Ничего не обнаружил и передал находку мне, а я держал ее в столе завернутой.

– Значит, яд не пропитал ткань, – вмешался Харп.

– Значит.

С лица Гроссмейстера не сходило кислое выражение.

– Эх, добыть бы того монаха…

Медик наградил его выразительным взглядом. Полицейский откашлялся.

– Ну так, Вольсингам. Что вы можете мне сказать об этой иконе? Я помню, как вы передернулись, увидев ее в первый раз. Или не в первый?

Вольсингам пожал плечами и спрятал руки за спиной, словно борясь с искушением потрогать расписанную доску, чтобы убедиться в ее реальности.

– В первый. И не в первый. Я видел эту картину во сне.

По острой физиономии Гроссмейстера разлилось нескрываемое разочарование. Он явно надеялся на другой ответ.

– А что там насчет зелени? – сердито бросил он. – Что вы болтали о зеленых мазках?

Вольсингам почесал в немытой, спутавшейся колтуном шевелюре.

– Вы говорили, что Себастиан Гримм тоже убит?

– Убит, умер, отравился… Я уже ничего не понимаю, – зло отрубил полицейский. – В башке у него такая же черная дрянь, как у Ноймана. Возможно, у монаха. Но зеленые пятна на шее…

– Типографская краска, – сказал Вольсингам.

Оба – и Гроссмейстер, и Харп – вздрогнули при этих словах, уставившись на художника. Вольсингам спокойно продолжил:

– Гримм тогда сказал: «У кого еще в Городе есть зеленая краска?» Я видел пятно вблизи. Это была не масляная краска. И не водная, которую я использую для росписи по штукатурке. Обычная типографская краска смывается водой, но тут, в Городе, очень плохая бумага. Она бы просто не пропечатывалась. Я помню, как Гримм советовался со мной, и я предложил ему добавлять в состав смолу. Так печать не смоется ничем, кроме керосина, хотя краска хуже застывает. На затылке монаха была типографская краска.

Гроссмейстер смотрел на художника, раздувая ноздри и борясь с искушением грохнуть по столу кулаком.

– Почему вы сразу не сказали?

По лицу Вольсингама расплылась медленная улыбка.

– Потому что вы тогда арестовали бы Себастиана. А он никого не убивал.

– Откуда вы знаете?

– Знаю.

Вольсингам не стал говорить, что навидался убийц с детства и научился распознавать их затылком – тонкими волосками, топорщившимися по-звериному, когда на мальчишку-семинариста падал их пустой и светлый взгляд.

– Постойте, – вмешался Харп, привставая с неудобного кресла. – Но ведь журналист вас подставил. Он чуть ли не носом ткнул нас в это пятно…

Художник уставился в окно. На стеклах играло солнце. С улицы доносились крики мальчишек-газетчиков. Последний выпуск газеты «Зеленый листок» разлетался, как осенние листья под ударом шквального ветра. Весть о смерти единственного корреспондента, редактора и владельца издания взбудоражила горожан. Про Ноймана еще никто не знал.

– Он пытался подставить не меня. Помните, что он говорил? Об актерах. Одноглазка, Двуглазка…

Медик вытянулся в кресле, навострив уши. Художник закончил свою мысль:

– Вы сказали, Гроссмейстер, бедняге выжгли оба глаза? И запятнали шею масляной краской? Не думаете, что над ним так поиздевались в отместку за тот намек?

Лицо полицейского налилось нездоровой кровью. Он все же стукнул кулаком по столу и рявкнул:

– Забудьте об актерах!

Вольсингам заломил бровь.

– Почему? Потому что мальчишка – младший цензор? Не такой уж высокий чин. Или вы настолько боитесь огненосцев, Гроссмейстер?

Харп удивленно нахмурился.

– О чем он говорит?

Сыскарь перевел дыхание и силой заставил себя успокоиться.

– Повторяю, забудьте об актерах. Вы оба. Вольсингам ничего не говорил, а мы ничего не слышали. Я отправляюсь на квартиру Гримма.

Тут Гроссмейстер ощутил укол досады – давно следовало осмотреть жилище убитого и допросить соседей и рабочих типографии. Если бы не утренняя суматоха с Нойманом…

– Вы, Харп, пойдете со мной. Вы, Вольсингам, свободны.

Художник хмыкнул.

– Гроссмейстер, я уже вляпался в это дело по самое не могу. Возьмите меня с собой. Вы же видели – я наблюдателен.

– И не спешите делиться своими наблюдениями, – сухо улыбнулся Харп, поднимаясь с костяного монстра.

Гроссмейстер только коротко кивнул. При всех его недостатках, о малевателе точно можно было сказать одно: он не из болтливых.

Злополучную икону полицейский не решился оставить в кабинете, а, положив в наплечную сумку, прихватил с собой. Туда же он кинул и третью пару перчаток.

На площади было не протолкнуться. Собравшаяся толпа жадно пялилась на подмостки, где актеры из труппы мейстера Виттера представляли новую игру. Харп, Гроссмейстер и Вольсингам невольно умерили шаг, пробиваясь сквозь сутолоку, мимо потных суконных спин и сопящих, зардевшихся, лоснящихся лиц. Художник взглянул на сцену, где тонкий мальчик с прозрачным взглядом как раз объявил название игры: «О Лознице, Блуднице и Человекоубийце, и о Герцоге-Рогоносце». Вольсингам на секунду замер, ожидая непонятно чего – наряда стражи? Возмущенных криков? Но толпа слушала и глядела внимательно. Художник очнулся, когда Гроссмейстер дернул его за рукав.

– Они бы не посмели, если бы герцог был в Городе, – сквозь зубы бросил сыскарь.

– Но почему бездействует полиция? – удивился Харп. – Почему молчит магистрат?

Не ответив, Гроссмейстер сердито дернул головой, и вся троица поспешила выбраться из давки. Когда Вольсингам обернулся в последний раз, мальчик уже переоделся в зеленое платье и кружился по подмосткам, размахивая лозами-бичами, а у ног его бился кто-то, закрытый людскими головами.

– Что-то будет, – задумчиво протянул Харп.

– Что-то уже есть, – зло рявкнул Гроссмейстер. – И я узнаю, что.

«Бунт», – мог бы ответить Вольсингам.

Он помнил тот страшный год, когда на полях погнило все зерно и столица взбунтовалась. Воющая волна жителей предместий стучалась в решетки богатых домов, перехлестывала ограды и разбилась только о серую громаду Дворца Правосудия, центральной крепости огненосцев. Семинария, по счастью, располагалась внутри огороженного стеной пространства, под боком своих патронов. Ученики тогда высыпали во двор и на плоскую крышу семинарии и гасили горящие головни, тряпье и горшки со «смольным жаром» и нафтой, перелетавшие через стену. Но огонь не сумел повредить Огненосным. И те быстро нашли виновных. В тот раз ими оказались соматики… В этот год народ ополчился на лозницу и герцога. Интересно, стены замка Грюндебарт столь же крепки?