Чудо-мальчик - Ким Су

Я отрицательно покачал головой.

— Почему ты сейчас снова плачешь? Ты расстроен, что не стал его приемным сыном?

«Нет, конечно нет».

— Переживаешь, что остался сиротой?

«Нет, — подумал я. — Просто я не знаю, что мне теперь делать. Я теперь один, но я еще недостаточно взрослый. Осталась лишь одна надежда», но вслух сказал:

— Я не сирота.

«Да, это так, — решил я. — В первую очередь — я не сирота».

— Раз твой отец умер, значит, ты сирота, это уж точно, — возразил хозяин дома.

«Теперь я один, — пронеслось в голове. — Я еще недостаточно крепко стою на ногах, но прежде всего — я не сирота».

— Моя мать жива, поэтому я не сирота.

Хозяин дома, смутившись, посмотрел на меня и спросил:

— Сколько тебе лет исполнится в этом году?

— Шестнадцать.

— Значит, минуло уже пятнадцать лет, — задумчиво проговорил он, а про себя подумал: «Значит, столько лет прошло с тех пор, как твоя мать умерла».

— Нет, — я поспешил опровергнуть его мысли. — Я тоже так считал, но оказалось, что это не правда. Мистер Питер Джексон сказал, что между мной и ею существует сильная связь. Это означает, что она жива и думает обо мне.

Конечно, хозяин дома не мог залезть ко мне в голову и убедиться, что я не лгу.

«Несчастный мальчик», — услышал я его голос.

«Я не считаю себя несчастным».

«Сирота, как бы он ни был талантлив, несчастен. Потому что у него нет родителей».

«Я не сирота, — обратился я к нему мысленно. — У меня есть отец и мама. Они сейчас находятся далеко».

«Поэтому, даже если и дать тебе эту вещь, она все равно окажется абсолютно бесполезной», — продолжил свои размышления хозяина дома.

— Что это за вещь? — спросил я.

— А? Что? — испуганно глянув на меня, переспросил он. «Может быть, его послал этот новый отец, узнав, что забрал не все имущество?»

— Что это за вещь, которую вы не хотите мне отдавать?

Я сообразил, что надо быть решительным, и пристально посмотрел ему в глаза. Прошла одна минута, другая, третья. Наконец хозяин дома не выдержал и, избегая моего взгляда, пробормотал:

— Я хотел было сказать полковнику о задолженности по оплате комнаты за два месяца, но было ясно, что, заикнись я об этом, и в этой голове, — тут он указал на свою голову, — появилась бы дырка от пули. Ты ведь тоже хорошо знаешь, что, повредив поясницу, я пролежал несколько лет, не выходя на улицу и лишь таращась в телевизор? Возьми хотя бы то, что осталось из вещей твоего отца. Продашь их и погасишь задолженность. Если не сделаешь так, мне придется голодать.

Мои глаза, наверное, загорелись.

— Проклятье! В любом случае я хотел отдать его тебе, когда придешь. Забери его. Но ты должен помнить: даже если ты заберешь его и весь остальной мир в придачу, ты все равно обездоленный человек. Помни, что ты — сирота.

Тогда я впервые подумал, что мне надо стать сильным.

Хозяин дома открыл дверь, ведущую на чердак, залез туда и спустился с черным кейсом. Затем он вытащил из него подзорную трубу отца. Эта вещь принадлежала отцу еще с тех времен, когда его мышцы были крепкими, как незрелое яблоко, а я был гораздо младше, чем сейчас, и мой рот еще пополнялся новыми сверкающими зубами.

С подзорной трубой был связан один случай, который произошел, когда мы возвращались домой, проведя одну ночь в городке Ёнчон провинции Кёнгидо. Это было время, когда повсеместно продавали мандарины и хурму. В тот день отец закрыл лавку гораздо раньше того часа, когда пьяницы обыкновенно возвращались домой, и, посадив меня в грузовик, направился в сторону севера.

После того как мы, выехав за границы Сеула, оставили позади несколько контрольно-пропускных пунктов, по обе стороны двухполосной дороги показались поля, покрытые снегом. Когда мы ехали по неровному асфальту, пустые ящики из-под фруктов, загруженные в багажный отсек, бились друг о друга. Этот дребезжащий звук казался мне наполненным чувством одиночества.

Каждый раз, когда отец проезжал поворот, он снижал скорость, говоря: «А вдруг асфальт покрылся тонким слоем льда?» После нескольких часов езды грузовик наконец остановился неподалеку от нескольких фермерских домиков, стоявших так, словно они были окружены выпавшим снегом.

Мы с отцом вошли в один из домов, у входа которого была вывешена табличка с иероглифом «бок», означавшая, что в этом доме кто-то умер. Отец сказал мне, что здесь жил его друг.

В углу двора, на бочке, находился котел. Дрова под ним, казалось, уже прогорели, однако сквозь зазор, образовавшийся между котлом и крышкой, клубами вырывался белый пар. Слабое пламя освещало противоположную сторону двора, а бочка изнутри пылала красным. Несколько людей, окружив ее, грелись, стоя у огня и шумно разговаривая. Перед бочкой стояла палатка, на ткани которой плясали черные тени людей.

Следуя за отцом, я отвесил два глубоких поклона перед траурным портретом некоего старца. Тот старец, отсутствующим взглядом смотревший сквозь стекло рамки на шумный двор, был другом отца. Когда мы с отцом поклонились, сидевшая рядом с портретом громко рыдавшая старуха поприветствовала отца с благодарностью и привычностью, словно делала это постоянно, а потом обратилась ко мне. «Узнаешь ли ты меня?» — спросила она. Когда я энергично закивал головой, она сказала: «Мальчишка, я принимала роды у твоей матери, ты помнишь, кому ты обязан появлением на этот свет?»

Пока она беседовала с отцом, я рассматривал дом изнутри. Это был первый раз, когда я приехал в дом, где справляли траурную церемонию, поэтому я не мог даже представить, что сразу за ширмой может лежать труп. В течение всего времени, пока мы ехали сюда, я думал лишь о том, как мне успокоить свой урчащий живот, впавший от голода. Мне казалось, что справиться с этой задачей был способен только суп, медленно кипевший в котле в углу двора.

После того как мы поели супу, отец предложил мне пойти полюбоваться ночной природой, которая, по его словам, в этих местах была прекрасна, словно мистическое животное с тысячью глаз. Мы пошли по узкой тропинке, проложенной между домами фермеров. Вскоре нашим взорам открылось поле, расстилавшееся, точно выбеленная простыня. Вдали виднелись стога сена, стоявшие, будто рассерженные бирюки, обсыпанные пшеничной мукой, и темная, как бездонная пропасть, замерзшая поверхность ручья. Это было то время, когда в полночь еще ревела сирена, оповещавшая о начале комендантского часа.

То, что мы с отцом гуляли так поздно ночью, было редким событием. И хотя все вокруг тогда было покрыто снегом, та ночь вспоминается мне как ночь во время сухого сезона. Свет звезд в небе и свет, отражавшийся от снега, лежавшего на поле, сливались воедино. Высоко над полем, пересекая ночное небо и освещая снежный пейзаж, длинной дугой вытянулся Млечный Путь.

Отец, принявший несколько чашек макколи[29] из рук старейшин поселка, шагал, пошатываясь, широко расставляя ноги и размахивая руками. Но мне показалось, что он шел так не оттого, что был пьян. Он двигался по снежной дороге так, чтобы не упасть или не поскользнуться. Когда мы с отцом дошли до середины поля, он внезапно остановился и, подняв голову, стал рассматривать небо. Я тоже вслед за ним стал всматриваться в темный свод.

Вскоре я понял, что мистическое животное с тысячью глаз, о котором говорил отец, и было ночным небом. Я задал себе вопрос: как часто за свою жизнь я смотрел на ночное небо? Я не мог назвать точного числа, но оно вряд ли превышало сотню. И неизвестно почему я подумал тогда, что это было первое ночное небо в моей жизни. Холодное и яркое ночное небо. Незнакомое ночное небо, оно казалось твердым, крепким, словно только появившийся зуб. Отец ничего не говорил, я тоже молчал. Мы долго стояли так, задрав головы; мы просто смотрели на небо. Я не знаю, о чем тогда думал отец. Ясно было одно: он плакал. Я знал это, хотя он делал вид, что любуется звездами.

На следующее утро, когда мы проснулись, переночевав в одной из комнат дома, в котором проходила поминальная церемония, отец снова повел меня в то поле, где мы были прошлой ночью. Естественно, света звезд, заполнившего тогда небо, больше не было видно. Вместо этого в небе можно было различить птиц с красным лбом и черным хвостом. Это были японские журавли, два раза в год совершающие перелеты между Сибирью и Японией. Жизнь и смерть этих птиц связана с небом. Благодаря звездам и журавлям поле темной ночью и ясным днем выглядело по-разному.

В тот раз отец сказал мне, что давным-давно, когда я еще не родился, он стоял здесь рядом с матерью и точно так же рассматривал журавлей, летевших по небосклону. А теперь рядом с ним стоял я и смотрел на тех же журавлей, за которыми когда-то наблюдали они с матерью, еще не зная, что на свет вот-вот появлюсь я, и я буду дышать, плакать и смеяться. В тот момент у меня мелькнула мысль, что это удивительно. Тогда я еще не знал, что такое событие надо называть не удивительным, а грустным. «Почему журавли летают по-прежнему, а матери больше нет?» — крутилось у меня в голове.