Без вести... - Василий Стенькин

— Добавьте: и особенно до денег.

Константин Витальевич вдруг громко и неприятно расхохотался, даже вытер платком слезы.

«Хотел бы я поглядеть на твое лицо, Каргапольцев, если бы вдруг взял да и сказал правду. Вот так, притормозил бы машину и сказал: — Нечипорчука убил я. И знаешь почему? Тебе не догадаться, простота! Надо было убрать его: слишком уж много он знал обо мне! И еще: я жил с его бабой, с этой самой жирной Софи».

Каргапольцев вроде бы задремал, а Милославский был напряжен и взвинчен. Он словно наяву увидел все, что случилось в тот тусклый, душный вечер. Милославский и Нечипорчук шли лесом к Биндеру. «Я замедлил шаг, — вспоминал Милославский, сидя за рулем, — а он шел впереди. Щелкнул затвор пистолета. Нечипорчук резко обернулся и сразу все понял. Бежать было бесполезно: расстояние между ними было слишком мало. Он стал на колени и пополз ко мне, рыдая и вымаливая пощады. Он говорил, что согласен отступиться от денег, что десять лет копили мы вместе, готов уступить Софи: оказывается, давно все знал о нас, но молчал... И вдруг вскочил, бросился на меня. Тут я его и хлопнул. Потом вытащил из его кармана вальтер, выстрелил вверх и бросил пистолет возле трупа. Сам пошел к Софи, изрядно выпил у нее и в последний раз заночевал.

Словно угадывая его мысли, Иннокентий спросил:

— А что слышно о Софи?

Милославский ответил спокойно и даже небрежно:

— Такая баба нигде не пропадет. Я выдал ей большое пособие и устроил в лагерь беженцев под Гамбургом.

Шары запускали с большой поляны. Там был установлен специальный компрессор, завезены гондолы, баллоны с газом и всякое другое оборудование.

Милославского и Иннокентия встретили трое мужчин. Как видно, Константина Витальевича здесь хорошо знали, тепло приветствовали. Поздоровались и с Каргапольцевым, но своих фамилий не назвали.

Один шар, наполненный газом, резво метался на туго натянутых стропах. Низкий чернявый мужчина плотного телосложения, в полувоенной форме, давал распоряжения своим помощникам.

Литературу уложили в гондолу, прикрепили к рычагам похожего на маленькую карусель устройства, которое через установленное время разбросает ее там, куда течение попутного ветра занесет шар.

Чернявый принес из палатки бутылку рому и разлил по стаканам.

— Ну, с богом. Счастливого пути вам, вестники свободы!

Чокнулись, выпили. Разрубили тросы, и шар медленно стал подниматься, удаляясь на северо-восток.

Иннокентию бросилась в глаза небольшая бумажка. На ней был изображен московский кремль. С недоумением прочитал надпись: «сто рублей». Подошел Милославский, взял у него бумажку, расхохотался.

— Не можешь сообразить?

— Похоже на деньги, но я таких не видел.

— Это же советская сторублевка.

— Не понимаю, зачем это нужно.

— Пошевели мозгами... Ну, представь себе: идет русский мужик по дороге и видит: деньги валяются. Что он делает? Поднимает, а тут листовка. Он, понятно, начинает читать.

Через два часа запасы шаров и литературы кончались. «Монтерей» помчался в обратном направлении. Шуршали брызги, разлетаясь из-под колес. Их шум сливался с монотонным постукиванием капель дождя о крышу машины. Милославский беспокойно поглядывал на облака.

— Как быстро изменилась погода. Не вернулись бы наши шарики.

— А по-моему, Константин Витальевич, этот способ заброски вообще не очень надежен. Разве можно положиться на ветер? — очень естественно усомнился Иннокентий.

Несколько минут оба молчали. Дождь усиливался, застилал смотровое стекло, пришлось включить «дворники».

— Есть идея, Константин Витальевич.

Милославский обернулся вполоборота к Иннокентию.

— Помните, дядюшка Курт говорил, что его брат водит самолеты на линии Мюнхен — Будапешт? Нельзя ли через него доставлять нашу литературу, скажем, в Венгрию, а оттуда...

— Но самолеты проходят двойную проверку на границе: на нашей стороне и на венгерской.

Последние слова Милославский произнес не твердо, очевидно, проверяя какие-то свои мысли. Иннокентий заметил:

— Плохой летчик, если не сможет упрятать сорок-пятьдесят килограммов литературы. Я сам летчик, могу научить, как это сделать.

— В твоей идее есть рациональное звено, Иннокентий Михайлович. Только согласится ли брат твоего «милого дядюшки» принять на себя такую ответственность?

— За это я не могу поручиться: встречаться с ним не приходилось. А попытать счастья можно. Если братец похож на Курта, то с ним можно сварить кашу.

— Адрес этого Курта ты не затерял?

— Нет. Здесь, в записной книжке. — Иннокентий похлопал себя по карману.

— Договоримся так. Ты сходишь к этому своему дядюшке, осторожно прощупаешь его. Потом мы с тобой можем встретиться. И с Куртом, и с его братом.

— Попробую, — кивнул Иннокентий.

Вскоре начались серые коробки четырех- и пятиэтажных домов. Рабочая окраина. Милославский долго смотрел в однообразие кварталов и пренебрежительно скривил губы.

— И как только они находят свою конуру в этих клоповниках?

Иннокентий неопределенно пожал плечами.

— Я полагаю, — произнес Милославский беззаботно, — после трудов праведных не грех нам вечерком побывать у фрау фон Крингер. Даже бог отдыхал, помнишь в библии: «И совершил бог к седьмому дню дела свои, которые он делал, и почил в день седьмый от всех дел своих, которые делал». С детства врезалось в память.

— Через два часа я за тобой подъеду, попутно. Пообедаем у «Фауста». А сейчас вытряхивайся и добирайся до дому сам...

Иннокентий кивнул в знак согласия и вышел из машины.

Эльза не находила себе места. Пыталась читать. В книге, оказавшейся у нее в руке, говорилось о том, что окружающая нас действительность — иллюзия, что добро и зло — условные понятия. Миром правит воля, слепая и неразумная. Она пыталась разобраться в прочитанном. Разболелась голова. «Что же такое воля? Говорят, это действия, совершаемые человеком, когда он исходит из своих желаний. Но как воля может править миром, если жизнь постоянно подавляет ее?.. Вот, скажем, сегодня у меня прескверно на душе, никого не хочу видеть. Будь на то моя воля, я так и поступила бы. Но ради жалкой комнаты и куска хлеба я вынуждена заглушить свою волю и подчиниться фрау фон Крингер.

Приход служанки не застал ее врасплох: она знала, что хозяйка вызовет ее в гостиную. Войдя, Эльза почтительно поздоровалась с фрау, сдержанно кивнула гостям.

Константин Витальевич поднялся навстречу, нежно взял ее руку, коснулся холодными губами.

— Познакомься, Эльза. Мой новый помощник... — поспешно добавил, — и друг...

Иннокентий чувствовал себя стесненно. Он поднялся с кресла и стоял, нелепо вытянувшись.

«Молод, красив и седой. Интересно», — отметила про себя Эльза. Она села в кресло, подозвала Иннокентия.

Опытная фрау фон Крингер давно заметила, что Константин Витальевич проявляет к ней самой подчеркнутое внимание. Вначале подумала, что это просто вежливость с его стороны, но потом были задеты какие-то струны в душе и там возникли приятные ощущения. Она понимала, что молодая и красивая Эльза — опасная соперница и решила подтолкнуть ее к этому «русскому медведю», Иннокентию.

Рослый и педантичный, Милославский чем-то напоминал фрау ее мужа.

Эльза, никогда не питавшая глубокой симпатии к Константину Витальевичу, теперь будто старалась подчеркнуть свое безразличие к нему.

В гостиной с трудом начал завязываться общий разговор. Его начала Эльза.

— Господа, — проговорила она. — Я вот читала книгу и запуталась. В ней говорится, что миром правит воля. А что значит воля?

— Воля — это мое желание, — первым откликнулся Милославский. — Хочу сижу здесь, хочу пью, хочу убиваю — все зависит от моей воли. Поступки каждого человека определяются его волей. Следовательно, всем в мире правит воля.

— А мне иначе кажется, — не очень уверенно проговорил Иннокентий. — В вашем объяснении, Константин Витальевич, есть что-то от анархизма, что ли... Правда. Ведь если бы человек поступал только по своему желанию, он бы часто вел себя по-другому. А то ведь его действия зависят не только от него самого, а и от законов, от обычаев, привычек, а иногда просто от разных пустяковых условностей.

Эльза повернулась к хозяйке, улыбнулась ей, словно приглашая высказаться.

Фрау фон Крингер сначала вроде бы смутилась, но тут же резво рванула с места:

— Философ из меня неважный, но я все же позволю себе не согласиться с вами, господа. — Голос ее вдруг охрип. — Да, миром правит воля, воля сильной личности. Ей иногда может помешать только какой-нибудь нелепый, нежданный случай. Это я утверждаю. Согласитесь, что если бы не случайные причины, вызвавшие поражение наших войск, воля фюрера сейчас диктовала бы наши условия всему миру. Дай бог долгой жизни старому Конраду, он продолжит святую миссию фюрера, смоет черное пятно с немцев...