Самый лучший пионер 2 (СИ) - Смолин Павел

Хоккей и «Лада» — это у нас очень популярный в эти годы Вадим Муллерман. Получается действительно допился — как это все иначе объяснишь?

— Вот-вот! — радостно выхватила трубку внимательно слушающая наш с министром разговор мама. — Я себе именитых артистов совсем не так представляла. У нас же и Борис Николаевич в гостях был, и Людмила Георгиевна, и Эдуард Анатольевич, и Александра Николаевна — такие вежливые, приятные люди! А тут.... — она осеклась и поджала губки. — Прямо и сказать нечего — настоящий позор!

Поняв, что тут мне ловить нечего — дамы явно еще долго будут перемывать косточки падшей знаменитости — повел дядь Толю за собой на кухню, здороваться с дворником.

— За спуск с лестницы — моё уважение! — показал отчиму большой палец.

— Да пошел он, — отмахнулся дядь Толя. — Как съездил-то?

— Подробно не могу, но если коротко — то у нас все хорошо! — улыбнулся я ему. — Здравствуйте, дядя Антип.

— Привет, Сережка! — ответил он не оборачиваясь — последний гвоздик вбивает. — Ишь как бывает — приличный человек вроде, по телевизору показывают, а он вот так…

— Согласен! — кивнул я. — Пьянка всё и раздутая самооценка.

Дядя Антип удовлетворенно осмотрел дело своих рук, вытер руки тряпочкой, и мы поздоровались как следует.

— А у меня подарок вам! — я залез в сумку и вытащил оттуда блок «Мальборо». — У нас никто не курит, поэтому нам не надо, возьмите, пожалуйста!

— Ну, раз не надо! — не стал он отказываться.

Коньяк ему дарить нет смысла — дядя Антип не пьющий.

— Спасибо, Антип Петрович, — поблагодарила его мама, прижав трубку в плечу, когда мы провожали мужика до двери.

— Звоните, ежели чего, — улыбнулся он и свалил.

Я запер дверь, а мама попрощалась с министром и протянула трубку мне.

— Запиши номер, Сережа, — попросила Екатерина Алексеевна.

— Записываю! — соврал я.

А зачем мне?

Она продиктовала и выдала инструкцию:

— Это номер Ивана Николаевича, он тебе будет помогать, когда нужно, завтра на похоронах познакомитесь, — всхлипнула она. — А про Муллермана не переживай.

— Даже не собирался, — заверил я ее. — Спасибо, Екатерина Алексеевна! Даже не представить не могу вашего горя, но очень сочувствую.

— Спасибо, Сережа! — снова всхлипнула она. — Мы с Николаем Павловичем столько лет душа в душу жили, как теперь дальше — не знаю…

Совсем «баба Катя» расклеилась — вон, до ложной памяти дошло, «душа в душу» они жили, понимаешь. Но это нормально — о мертвых либо хорошо, либо ничего, вот и вошла в режим убитой горем вдовы. Да ей, в принципе, и замуж выходить теперь не надо — будет много лет смотреть на фото Фирюбина в траурной рамке и приговаривать, как ей с ним было хорошо. И никакой нагрузки на сердце!

Опомнилась Фурцева минут через пять малоразборчивых причитаний и плача. Как-то я прямо плохо на высших государственных деятелей влияю — натурально голову теряют.

— Поздно уже, тебе спать давно пора, а я тут… — виновато одернула она сама себя.

— Ничего, я по пути выспался, но вот у вас завтра очень тяжелый день. Постарайтесь поспать хоть немного, ладно?

— Ладно, — покладисто вздохнула она.

— Спокойной ночи, Екатерина Алексеевна.

— Спокойной ночи, Сережа!

Положив трубку, картинно вытер со лба отсутствующий пот и заявил родителям:

— Наконец-то сильные мира сего отвели от меня свой взор!

— Напугал тебя Андропов? — сразу же прижала сыночку к себе мама.

— Да нет, он нормальный мужик, было весело, — покачал я головой. — Но я устал и очень по вам соскучился.

— А завтра еще и похороны, — вздохнула мама.

— Не ходить нельзя! — кивнул я. — Давайте завтра утром поговорим? — предложил, потерев глаза. — Я же Екатерине Алексеевна наврал: спать ужасно хочется. Больше, чем есть! — добавил для мамы.

— Беги, сына, — поцеловала она меня в макушку и отпустила восвояси.

Прошел в комнату, включил свет, поставил на пол сумку и зачехленную «Эрику», скинул свитер и теплые штаны — досюда Муллерман не добрался, поэтому тепло — вывалил письма из мешков на пол, плюхнулся на кучу и счастливо улыбнулся — человеческая любовь очень мягкая и теплая!

Когда надоело, уселся на ковер и прочитал десяток случайно вынутых из кучи писем. Отвечу на семь — три с «ты-молодец, читали тебя всем селом/цехом» и четыре — с конструктивной критикой и предложением пообщаться на абстрактные темы. Три скомкал и сунул в пустой мешок — хейтеры отправляются прямиком в пункт приема макулатуры!

Надо будет с директрисой поговорить, чтобы почту в школу привозили — меня так в любви и обожании утопят.

На остатках выносливости разобрал сумку и сложил вещи в шкаф — «бабушка Агафья» все постирала и погладила электрическим советским утюгом. Снял чехол с «Эрики», поставил на стол, рядом аккуратно положил три полные копии «Марсианина» — одну из них завтра после похорон Фирюбина повезем Полевому. День завтра вообще загруженный — подразумевалось, что меня привезут ранним утром, выспавшегося и полного сил. Как бы там ни было, а нужно соответствовать! Раздевшись, сбегал в ванную почистить зубы и улегся на кажущийся после перины деревянным диван. Вот так связь с народом и теряют! Ну-ка быстро плоть смирять! Хохотнув, достал из шкафа тонкий матрас, кинул его на пол и лег спать так — для спины полезно.

Глава 9

Похороны Фирюбина оказались неожиданно скромными — панихида в здании МИДа во главе с плачущей Екатериной Алексеевной, ее мамой и лично начальником покойного в виде Андрея Андреевича Громыко: надгробные речи от старших товарищей — министр выступил от лица бесконечно скорбящих и столь же бесконечно занятых членов Политбюро и прочее тематическое. С министром иностранных дел пообщаться не получилось, но руку пожал. Теоретически это позволяет мне во время споров формата "у кого крыша выше" заявлять, что мы с Громыко без пяти минут кровные братья. Не стану — оно и чревато, и споров таких у меня не возникает.

Понять отсутствие Политбюро в полном составе можно — Фурцева у нас из «хрущевской» команды, и держали ее в моей версии реальности по большей части потому, что больше политических дам на такой высоте у нас нет. Не любят ее, в общем — Брежнев с каждым годом к соратникам Никиты Сергеевича охладевать будет все больше и больше. В интернете говорят, что из-за груза вины — он же типа Хрущева предал. Либо замминистра просто не настолько важная шишка, чтобы хоронить его всем Кремлём.

Присутствовали у гроба и дети Фирюбина от первого брака — Маргарита и Николай, а из необычного — вдова раздаривала добро покойного, ему-то без надобности, а гостям — память о таком замечательном человеке. Маме достались французские духи (жене дарить собирался, наверное), отчиму — малахитовая подставка под ручку, мне — французский аж блокнот. В тему — подаренный мамой я почти исписал.

На «закапывание» мы не пойдем, поэтому покинули здание МИДа, и к нам подошел очкастый рыжий усатый мужик лет тридцати пяти.

— Ткачёвы?

— Ткачёвы! — подтвердил я.

— Иван Николаевич Фёдоров, — представился он, протянув руку сначала дяде Толе, потом маме, в конце — мне.

— Анатолий Павлович, очень приятно.

— Наталья Николаевна.

— Просто Сережа. Буду вас иногда тревожить вопросами и проблемами.

— Тревожь на здоровье, — улыбнулся мужик. — Чем я могу тебе помочь?

— Из-за вчерашнего инцидента я бы хотел вас попросить как-то объяснить нашим артистам, что песен мне для них не жалко, так что пусть звонят в нормальном, трезвом виде, и мы обо всем договоримся.

— Прячет тебя Александра Николаевна? — хмыкнул мужик, достав блокнот и записав в него просьбу.

— Нет, просто я не знаю как это все работает, поэтому и в голову не пришло рассказать об этом артистам — думал кому надо мой номер знают, а не звонят, потому что им не интересно. Мне-то чего — дают Магомаевых-Хилей, кто от них откажется? А теперь вот как нехорошо вышло. Лучше я от особо назойливых песнями буду откупаться, чем стекла менять.