Дорога длиною в жизнь - Иван Людников

Меня окружали видавшие виды командиры. Их ничем не удивить. Я только сказал, что 138-я била врага без передышки, а потому мы и не заметили, как в разлуке прошла осень и настала зима. Рассказа не получилось.

- Как это у них там все просто! - Василий Иванович с укоризной посмотрел на меня, но тут же его взгляд из-под густых бровей потеплел: - А чего тебе сейчас надобно, полковник? Есть у тебя к нам личная просьба?

- Есть! - поторопился я с ответом, вспомнив беседу с бойцами Ролика. Давно не был в тылах дивизии, надо проверить свое хозяйство, а заодно наведаться в баню. Имею я право хоть раз за три месяца попариться в бане? Чтобы с веником, с жаром...

Николай Иванович Крылов поддержал мою просьбу, заверив Чуйкова, что подполковник Шуба заменит меня до вечера следующего дня.

Из штаба армии я направился на левый берег Волги. Отменно попарившись, крепко проспал всю ночь. Даже боль в желудке, донимавшая меня на Баррикадах, на сей раз не давала о себе знать. Хорошо отдохнув, утром направился к артиллеристам.

Пехотинцы на переднем крае не раз поминали добрым словом пушкарей и минометчиков. Теперь была возможность лично поблагодарить мастеров меткого огня. От батареи к батарее сопровождал меня командир артиллерийского полка майор Соколов. Перед выстроившимся расчетом одного из орудий он остановился, скомандовал:

- Федоровы, ко мне!

Не торопясь, но широким шагом к нам подошли два рослых артиллериста молодой и уже в летах.

- Командир орудия сержант Федоров Петр явился по вашему приказанию! доложил младший.

- Заряжающий - ефрейтор Федоров Василий! - представился старший.

Майор Соколов не без гордости пояснил:

- Отец и сын. Сын командует, отец подчиняется.

И тут, к досаде майора, получился конфуз. Старший Федоров обратился ко мне с просьбой перевести его в другой расчет. Косясь на сына, стал жаловаться:

- Служба службой, но уж больно суров сержант. Со всех один спрос, а с меня - вдвойне. Кому и втерпеж, а мне - никак.

Хотя я и сказал старому солдату, что с таким вопросом он должен обратиться к командиру огневого взвода, однако, оставшись наедине с майором, посоветовал пойти навстречу заряжающему. Неудобно, видно, отцу подчиняться сыну...

Я снова встретился с артиллеристами Федоровыми, вручая им награды после боев в Сталинграде. Представляя награжденных, майор Соколов опять с гордостью докладывал:

- Отец и сын. Сын командует, отец подчиняется.

Старший Федоров виновато улыбнулся. Его, оказывается, перевели в другой расчет, но там, по разумению бывалого солдата, и порядок оказался не тот, и сноровка в стрельбе иная, непривычная. Помаялся Василий Федоров, покаялся перед командиром взвода и снова попросился в расчет к сыну.

- А кто командовал в бою, за который награду получаете? - спросил я заряжающего.

- Сын командовал, сержант Федоров Петр.

- Значит, служить вам в одном расчете до самой победы. Тогда уж распрощаетесь с пушкой и вернетесь домой...

- Вот-вот! Дома я ему субординацию покажу! - пригрозил Федоров-старший.

От артиллеристов я поехал в подразделения тыла и, когда стемнело, по льду Денежной Воложки вернулся в штаб дивизии.

Голод царит в стане врага.

Кольцо окружения неумолимо сжимается. Послушный фюреру, Паулюс не принял условий капитуляции, предложенных советским командованием. За это расплачиваются теперь его солдаты. 6-я армия окружена. Вашей вины, солдаты, в этом нет. Начав так приказ войскам, Паулюс не назвал истинных виновников катастрофы, на которую обречена его армия да и он сам. Заканчивался приказ воззванием: Держитесь! Фюрер выручит вас!

Об этом приказе мы узнали позже. Авантюра Гитлера и его генералов с деблокированием, 6-й немецкой армии, их тщетные усилия снабжать окруженных боеприпасами и продовольствием по воздуху - все это тоже стало известно гораздо позже. Но под Калачом, где сомкнулось кольцо окружения, аукнулось, а над Волгой, на Баррикадах и на других участках нашей армии, откликнулось.

Плененный разведчиком Николаем Петуховым немецкий солдат Гесс из пулеметной роты сообщил, что их командир капитан Ньютман отдал приказ без команды не стрелять и резко сократил норму патронов на каждый пулемет. Поступали к нам и другие сведения, наглядно показывавшие, какое влияние на противника, оборонявшего Баррикады, оказывают сокрушительные удары советских армий по сталинградскому котлу.

Разведчик Александр Пономарев доставил в штаб дивизии пленного, весь вид которого мог служить убедительной иллюстрацией к тезису Гитлер капут. На ногах у гитлеровца - что-то напоминающее огромные валенки на деревянных подошвах. Из-за голенищ вылезают пучки соломы. На голове поверх грязного ситцевого платка - дырявый шерстяной подшлемник. Поверх мундира - женская кацавейка, а из-под нее торчит лошадиное копыто. Придерживая левой рукой драгоценную ношу, пленный козырял каждому советскому солдату и звучно выкрикивал: Гитлер капут!

Сдавая языка, майору Батулину, разведчик Пономарев смущенно пояснял:

- Не глядите, что такого дохлого приволок... Он фельдфебельское звание имеет. У них сам фюрер в фельдфебелях ходил, а у этого еще и фамилия особая Оберкот.

Оберкот охотно поведал то, что нам давно уже было известно. Никакой ценности его показания не представляли, и запомнился этот фельдфебель лишь потому, что был взят в плен при весьма любопытных обстоятельствах.

За передним краем на ничейной полосе долго лежал лошадиный труп, служивший пристрелочным ориентиром для наших снайперов и пулеметчиков. Однажды ночью при свете неожиданно пущенной кем-то ракеты наши бойцы увидели двух немецких солдат, которые бежали от мертвой лошади к своим траншеям. Гитлеровцы что-то волокли за собой. А утром стало ясно, чем занимались ночные охотники: они вырезали огромный кусок конины.

Разведчик Пономарев взял этот случай на заметку и устроил засаду у замерзшей конской туши. Пономарев рассудил правильно. На следующую ночь он подкараулил двух гитлеровцев. Одного пришлось застрелить в стычке, а другого это и был фельдфебель Оберкот - удалось захватить.

По телефону нам сообщили, что Пономарев повел фельдфебеля в штаб дивизии; однако миновал час, другой, а разведчик с языком все не появлялся. В тот раз Пономарев допустил самоуправство, в котором сам признался. Он не без основания полагал, что его поймут и простят.

Сопровождая пленного, Пономарев встретил знакомого бойца, знавшего немецкий. Разведчику очень хотелось определить, какую фигуру он захватил, и, главное, выяснить, как может нормальный человек жрать дохлятину. Фельдфебель рассказал о себе и своих голодающих товарищах, которых он уже потчевал падалью. Заметив, что наш разведчик брезгливо поморщился, немец попросил переводчика слово в слово записать такие слова: Кто, попавши в котел, свою лошадь не жрал, тот солдатского горя не знал. Но эти слова вызвали у Пономарева не сочувствие к фельдфебелю, а злость.