Убежище 3/9 (сборник) - Анна Старобинец

– И почему же?

– А потому что – Россия.

– Что Россия?

– Потому что земля русская. Здесь зла нету. Нечистая сила есть, а зла – ни-ни.

Молчу.

– Я знаю, что говорю, уж ты поверь мне. Иногда мы вылезаем сюда.

– Кто «мы»?

Лицо дяди Леши приобретает вдруг удивительно вменяемое выражение.

– Мы. Нечистые. Иногда мы просто хотим поесть. Или, например, поиграть. Но разве ж это зло? Какое же это зло? Это не зло. Я прав?

– Ну… наверное, правы.

Шизофреническая дядилешина логика была мне абсолютно недоступна. Возможно, он действительно был прав.

Закончилось наше с дядей Лешей общение довольно неприятно. Это было в последний день моей дачной жизни – вечером того же дня у меня начались схватки и меня отвезли в больницу.

Было жарко. Ужасно жарко. Я шла прогуляться по лесу, когда в калитку нетвердыми шагами зашел дядя Леша.

От него несло потом и водочным перегаром. Грязная, местами разорванная рубаха была надета швами наружу. Маленький золотой крестик висел криво, запутавшись в седых лохмах у него на груди. Один его глаз – тот, что был зрячим, – заплыл, превратившись в маленькую злобную щелочку в центре гигантского фиолетового синяка. Покачиваясь из стороны в сторону, он подошел ко мне и сказал:

– Ты знаешь, что я видел деву Марию, а?

– Знаю, знаю, – отмахнулась я и отступила на пару шагов, чтобы не вдыхать его запах.

– Я видел ее на березе.

– Да. Вы рассказывали.

– Нет. Об этом я не рассказывал. Я видел ее снова. Я видел ее сегодня. На этот раз мне удалось подобраться поближе… И… и…

– И – что? – почти заинтересовалась я.

– И ты еще спрашиваешь меня? Ты? Т-ты-х-кх? – от возмущения дядя Леша поперхнулся слюной, закашлялся.

– Да нет, не хотите, не рассказывайте, конечно. – Я поняла, что пора прекращать этот разговор.

– Нет уж, я расскажу. А ты послушаешь. У нее был русалочий хвост.

– У девы Марии?

– У той твари, что сидела сегодня на березе. И еще у нее… у нее было твое лицо, с-сука!

Я инстинктивно прикрыла руками живот и попятилась к дому. Медленно, задом – как-то очень уж не хотелось поворачиваться к нему спиной. Он пошел следом за мной. Он говорил:

– Ты не дева Мария. Ты не дева Мария. Ты не дева Мария. Ты не дева Мария.

«Господи, ну чего ж ты столько водки-то жрешь, идиот, да еще, наверное, не закусываешь?.. псих ненормальный…»

– Ну, естественно, дядя Леш, я не дева Мария, – примирительно согласилась я.

– Ты не дева Мария. Дева Мария была русская.

Я хихикнула.

– А ты жидовка. Жидовское отродье. Вы Христа погубили!

У дяди Леши сильно задрожала нижняя губа. Он, кажется, собирался плакать.

– Да вы успокойтесь… вы, это… не нервничайте, дядя Леш… Сейчас я вам Галину Сергеевну позову… Она вас спать положит…

– Ты не дева Мария, – всхлипнул он. – И пусть они мне не говорят. Ты – Манья. Манья. Старуха к клюкой, которая бродит по свету и ищет своего загубленного сына… Это не я сказал. Это знающий человек сказал! В одна тысяча восемьсот восемьдесят первом году…

– Чайку? Вафельки? Печеньица?

Проводница глядит на меня заискивающе и плотоядно. Она пролезла в купе только наполовину – видимо, лень втягивать внутрь огромный зад – и выразительно тискает в когтистых лапах упаковку печенья «Юбилейное».

Молча отрицательно качаю головой.

Чуть помедлив, она все же вползает в купе.

– Я вам сейчас полочку разложу, ладно? Вы только встаньте.

Я продолжаю лежать.

– Встаньте, встаньте! – Она делает идиотские жесты руками: вверх-вниз, вверх-вниз, как будто взвешивает невидимый мешок картошки.

Я встаю и выхожу в коридор. У нее в руках неожиданно появляется что-то вроде гигантского гаечного ключа, и она агрессивно тычет им куда-то в основание плюшевого салатового диванчика. Через пару секунд она ловко выворачивает диванчик наизнанку, превращает его в узкую пластиковую полку. Матрас, шерстяное одеяло и подушка со следами чьей-то древней, застиранной крови пристегнуты к полке серыми синтетическими ремнями.

– Пожалуйста. Битэ! – Она улыбается во весь рот.

Я захожу в купе и снова ложусь, прямо поверх ремней.

Она стоит в проходе и пялится на меня. Наконец снова разлепляет свои изгаженные комками перламутровой помады губищи и говорит:

– А у меня к вам маленькая просьбочка будет… Эншульдигунг битэ…

Уходи. Уходи, кукла. Ну уходи же! У меня осталось так мало времени…

– Вы с собой сигаретки везете? – спрашивает она.

Снова качаю головой.

– Можно я тогда вам свой блок принесу? Нам, понимаете какое дело, нельзя через таможню перевозить. Ферштейн? А вам ведь это все равно. Вам один блок разрешается… Я вам принесу, ладно? Вам можно, вам разрешается.

Я свешиваю ноги на пол, сажусь. Я смотрю на нее пристально, в упор. Потом одними губами я говорю ей: «Уйди, дура».

– Ну, извините, – она пятится в коридор. – Эншульдигунг… Если захотите чайку, вы не стесняйтесь… Битэ…

Я закрываю за ней дверь.

За окном уже темно. В черном стеклянном квадрате мелькают желтые огоньки. В черном стеклянном квадрате отражается мое лицо – грубое, мужское, больное, умирающее лицо. За что? За что мне все это?

Я хватаюсь за пластмассовую ручку, опускаю на окно жалюзи из серого кожзаменителя. Я не хочу больше видеть себя. Я ничего не хочу больше видеть. Щелкаю выключателем – и купе погружается в темноту.

Снова ложусь на нижнюю полку. Колеса стучат ритмично и убаюкивающе, но у меня слишком мало времени – я не буду спать. Я больше никогда не буду спать. Я скоро умру.

Колеса стучат уютно, ритмично, заботливо. Я закрываю глаза и включаюсь в их ритм: за что? – за что, за что? – за что, за что? – за что, за что?..

Глупый вопрос. Я знаю, за что. Я знаю, за что, за что, за что, за что…

X. Детеныш

– Немедленно вызывайте охрану! У нас там дети! – взвыла высокая пухлая дама с черными бараньими кудряшками на голове. – Дети! Вы понимаете, дети?

На слове «дети» дама каждый раз нетерпеливо притопывала каблуком, сильно таращила пуговичные глаза и зачем-то сгибалась в пояснице, почти касаясь наэлектризованными волосами длинного носа бабки-билетерши.

Билетерша упрямо молчала, глядя себе под ноги, на усыпанный семечными очистками асфальт. Делала вид, что не слышит.

– Что там вообще происходит?

– Позовите администрацию!

– Верните деньги за билет!

– Деньги!

– Дети!

– Деньги!

– Дети!

Позади дамы с кудряшками, которой удалось вплотную подобраться к билетерше, ожесточенно толкались возмущенные граждане. Со стороны казалось, что рядом с Пещерой ужасов идет демонстрация. Изумленные прохожие, прогуливавшиеся посреди аттракционов Чудо-Града, замедляли шаг. Толпа росла.

– Простите, а что здесь случилось? – спросила девушка с целой гроздью ядовито-зеленых воздушных шариков в руке.

– Да авария какая-то, – неуверенно отозвался вялый пенсионер в берете и без энтузиазма воззрился на обнаженные девушкины прелести. На ней был короткий обтягивающий топ, выше пупка, и обтягивающие же джинсы – такие катастрофически узкие, что бледная девичья плоть набухала и свешивалась поверх синей ткани, как взошедшее тесто, перевалившее через край кастрюли.

– Авария? Господи, пострадал кто-нибудь? – забеспокоилась девушка.

– Неизвестно. Может, и пострадал, – не без злорадства откликнулся пенсионер и лениво перевел взгляд с оголенного торса на шарики.

– Да ладно вам, панику-то нагнетать, – сварливо вмешалась в разговор стоявшая рядом женщина с толстым хнычущим малышом-акселератом на плечах. – Мы только что оттуда, да, Коля? – Женщина слегка встряхнула ребенка, и тот разразился плачем. – Все там нормально. Просто электричество выключили.

– Да, людэй катают, а ничэго нэ видно, – громко провозгласил веселый бородатый кавказец, – скелэты нэ видно, русалкы нэ видно, Фрэды Кругэр нэ видно! А дэньги назад нэ дают!

– Что?! Что я слышу?! Детей продолжают катать на неисправном аттракционе?! – пронзительно заголосила дама с кудряшками прямо в ухо бабки-билетерши.

Билетерша страдальчески сморщилась.

– Немедленно остановите аттракцион! Слышите, вы, я к вам обращаюсь! – продолжала беситься женщина-барашек.

– Конечно, остановите, детям же, наверное, страшно! – поддакнула девушка-тесто.

Бабка-билетерша оторвала, наконец, взгляд от шелухи и ответила низким скрипучим голосом:

– Да не катають их там. Усе остановили уже.

– Так почему же они не выходят? – недоуменно спросила барашек.

– Дак а как же ж они выйдуть? – удивилась бабка. – Без света-то? Да и кресла-то ведь по тросу-то без света не ездюют.

– Вы хотите сказать, что мой ребенок… что наши дети сидят там… висят там в темноте? Просто висят там в этих ваших дурацких креслах в темноте и никто ничего не предпринимает?

– Да, да, не волнуйтеся, сидят тама себе спокойно. Ждуть, пока свет починють.

– Спокойно?! – задохнулась от возмущения барашек и заголосила пронзительно: