Мы носим лица людей - Тори Ру

вижу, что происходит. Я хочу верить… нет, я верю, что ничего еще не случилось, но, Максим и Даша, я пока за вас отвечаю. Нет, вы меня точно в могилу сведете!..

…А еще я больше никогда не увижу Ротена и Ли. Я брошу их всех в борьбе за жизнь маленького Вани…

Лишь сильнее сутулюсь и разглядываю пальцы Макса, надежно сплетенные с моими.

– Даша! – долетает до меня сквозь туман. – Папе я ничего не расскажу. Максим, в кладовке есть раскладушка, ты будешь спать в гостиной. У меня все! Господи… Теперь обувайтесь, иначе мы опоздаем на автобус.

Я ждала долгой изнурительной головомойки, но на этом все закончилось.

Всю дорогу до вокзала мне хотелось повторять бабушке снова и снова, что ничего предосудительного мы не сделали, что мы просто спали, обнявшись. Мы делали это с самой первой ночи. Каждую ночь.

Мотаю головой, потому что в ней роем гудят мысли о том, что бабушка, возможно, права…

Я извожу и извожу себя, но в автобусе Макс демонстративно кладет голову мне на плечо и засыпает.

Глава 24

На дальние расстояния в автобусах мне доводилось кататься нечасто, а те, в которых я раньше ездила, были туристическими: большими и комфортабельными. Сегодня до места назначения нас вез древний автобус, дребезжащий и воняющий выхлопными газами.

Макс, щекоча щеку светлыми волосами, беззаботно сопел в мое плечо, а меня нещадно мутило. Мутило от тряски, рева мотора и удушливых выхлопов. И от пристальных бабушкиных взглядов.

* * *

На небольшом кладбище тишина, шумят на ветру листья березок и осин, с веток вниз взирает молчаливое воронье. Немного поплутав среди памятников и крестов, мы находим скромную ухоженную могилу моей тети. Бабушка открывает пошире калитку ограды и начинает тихо причитать. Макс ставит сумку на лавочку, подходит к памятнику, садится на корточки, протирает рукавом нарисованный на нем портрет и долгое время задумчиво на него смотрит.

В этих простых действиях столько боли и тоски, что я хватаюсь за ограду, чтобы не упасть на колени. Бабушка расстегивает сумку, механическими движениями, один за другим – вынимает из пакета пирожки.

Макс оглядывается, обращается к бабушке:

– Ба, ты посиди, а мы прогуляемся, хорошо? – и подмигивает мне.

И бабушка кивает. Словно никакого скандала утром не было и в помине. Словно не произошло ничего из ряда вон выходящего.

* * *

– Знаешь, Даня, а ведь я ее не помню. Мне было пять лет, когда ее нашли мертвой в притоне в соседнем городе. Она в юности тусовалась с хиппи, вела кочевой образ жизни – родила меня, оставила у бабки и снова кинулась навстречу приключениям.

Ты мало знаешь нашу бабусю, но человек она сложный, крайне принципиальный. Она сменила замки на входной двери, и путь в ее дом моей мамане с тех пор был заказан.

Потом мама не раз приезжала, но, даже видя, что у дочери огромные проблемы, бабка все равно не пускала ее на порог. А теперь – вон… пирожки носит…

Мы сидим на холме среди одуванчиков, Макс срывает один из них, какое-то время разглядывает и дарит мне.

– Но я точно знаю, что характером пошел в мать, – продолжает он. – Такой же бестолковый. Не могу усидеть на месте – тащит во все стороны. Дурная энергия. Мелким меня возили к ясновидящей, она сказала, что это бесы. Проводила обряд, но, как видишь, не помогло… После того как я напугал одноклассников, один из работавших со мной психологов прямым текстом сказал чтото типа: «Максим, ты можешь сам себя разрушить, если не направишь свою энергию в нужное русло». Я и направляю. Каждый день направляю. И вот пока жив. Даже на запрещенные препараты не тянет.

Гуляющий над холмом ветерок треплет наши светлые волосы. Я верчу одуванчик в пальцах, заправляю за ухо выбившуюся прядь, вставляю в нее цветок.

– А я свою мать помню, но лучше бы воспоминания стерлись. Совсем… – Сейчас я впервые в жизни собираюсь поведать другому человеку о своей боли. – Я была самой мелкой и недоразвитой в классе, в школе меня гнобили, били и дразнили до тех пор, пока я не осознала, что могу просто купить себе подруг, статус и власть. И тогда мне стало можно все. Но в то время, когда меня швыряли по углам, я каждый день бежала к маме в частный пансионат, часами сидела в ее палате, плакала, жаловалась, а она только улыбалась. Она всегда только улыбалась. Я стыдилась ее, ненавидела всей душой. До сих пор осталась… как назвать это чувство? Обида?..

Макс кивает, смахивает с лица челку и произносит:

– Даня, твоя мама не выбирала для себя такой участи. Думаю, если бы она могла, она бы утерла твои слезы и сделала так, чтобы новые никогда больше не пролились. Но она не могла… Когда Славка загремел в больницу, был сентябрь. В школе начались занятия, а он, отличник, вынужден был их пропускать. Мы стояли под окнами его палаты, прикалывались, ржали, и он ржал вместе с нами. Ему до одури хотелось выйти оттуда и жить… Но и он не мог. – Макс усмехается. – К вопросу о выборе: моя мать могла выбирать. И она выбрала не меня.

Взгляд Макса устремлен вдаль, туда, где небо и земля соединяются линией горизонта, где над полями плывут белые облака, отбрасывая с неба сиреневые тени, где изгибается змеей серая дорога – по ней мы сюда приехали, по ней же и уедем… а я изо всех сил разглядываю его. Странный парень с огромной душой, у которого весь мир на ладони. Вокруг него искрится и сверкает воздух. Перед моими глазами, в моем сердце и мыслях нет и никогда не будет больше никого. Кроме него.

С осознанием приходит липкий ужас.

– Макс… – выдыхаю я, и он поворачивается ко мне. – Что же мы с тобой будем делать?..

Он медлит с ответом, хотя прекрасно понял мой вопрос. Но когда он все же отвечает, его слова становятся причиной моего легкого обморока.

– Я когда-то гуглил: закон не