Вода и кораблики - Вячеслав Рыбаков

Сердцевина оказалась галиматьей. И Коль опять обессилел. Опять опустился на землю и сказал глухо, даже не глядя на Симу:

– Сядь ко мне на колени.

Ее ноги, которые он видел боковым зрением, не шевельнулись. Он поднял голову. Она стояла, жалобно остолбенев, как подстреленная на лету. Хотя подстреленные падают. А она не падала. Едва заметно, быть может, сама не отдавая себе отчета в этом движении, она покачала головой. Отрицательно. Он лег и повернулся на живот, к девочке затылком, щекой на щекотной хвое. Сказал:

– Тогда улетайте.

Когда она ушла наконец, он так и не смог уснуть. Вжимался в землю с полчаса, потом встал. Розовый прилив восхода медленно накатывал на вершины деревьев.

Пошел, как вчера. К горам. Дойти до гор. Уткнулся в Ржавую топь и запрыгал по ускользающим кочкам. Где-то в тумане страшно кричала выпь, горы исчезли в душной мгле, в которую Коль гнал себя за очищением. Он безнадежно балансировал, размахивая беззащитными руками, разбрызгивая волны грязи, кочки рвались из-под ног, он шел. Трясина сипела, выстреливая очереди смрадных пузырей, кочки пропали, и Коль, не останавливаясь ни на секунду, стал, волоча ноги в тине, шагать по липкому дну, широко колыхавшемуся под ним. Шаги становились все короче, требовали все больше усилий, болото победно орало, вокруг, вереща, вились тучи растревоженного гнуса. Я спятил, подумал он, но не остановился. Его затягивало все глубже, но он помнил, как сияли над горизонтом далекие хребты, и шел, брел, полз, углом сознания ожидая, когда же придет страх, но страх не приходил, не было жажды жизни в нем, все выгорело, остались лишь усталость, тоска, тьма и смрад, и наконец что-то лопнуло у него под ногой, трясина распахнулась, и он повис над новой бездной, так не похожей на прежнюю, звездную, где погибли все его друзья, а он лишился жизни.

Он не успел утонуть. Из рыжей дымки вынырнул скорди; утюжа зелень брюхом, аккуратно подполз к Колю, и колпак открылся. Коль молча вцепился в борт. Скорди стал подниматься, пальцы срывались, болото не отпускало. Но Колю перестало быть все равно. Скорди замер, потом приспустился. Коль закричал: «Вы с ума сошли?!» – но тут же понял, что ему дают возможность перехватиться поудобнее. Он перехватился, и скорди еще настойчивее поволок его из сосущей, жадной грязи.

Густая поверхность болота оставила грудь, сладострастно и омерзительно проползла по животу, цепляясь за ноги, оттянулась к коленям и, наконец, хлюпнув, раздалась. Он зацепился подбородком за борт.

– Помогите же… – просипел он. Никто не помог, и тогда он, вслух вспоминая матерщину, стал переваливать себя внутрь. Что-то садистски клокотало в нем: ну-ка, послушайте… Разберетесь? Нужен перевод? Он изругал Симу в пух и прах, потом изругал всех их в пух и прах, потом изругал отдельно Макбета и залез в скорди. Сник на полу, уткнувшись в цоколь сиденья. В промежутках между судорожными вздохами он продолжал ругаться, но уже не с прежним пылом, а потом его будто ударили, и он замолчал. Подышал еще и хрипло спросил:

– Да, вот такой я. А вы как думали? Не так? Так? Правильно.

В скорди никого не было.

Он обалдело озирался – единственное сиденье было пусто.

– Здесь что, никого нет? – тихонько спросил он.

В ответ не раздалось ни звука – только пищали мошки. Скорди парил в волнах зловонного тумана. Коль приподнялся и опустил колпак.

– Кто меня… – у него перехватило горло, и тогда он, вдруг испугавшись, шепотом спросил: – Здесь есть кто-нибудь?

Никого не было.

– Кто привел сюда скорди? – этот вопрос был задан уже очень громко. – Не сам же он, черт возьми, прилетел?

– Я сам прилетел, – сказал скорди.

Коль отпрянул и стукнулся затылком о колпак.

– Ты?

– Ага.

Коль медленно осознавал.

– Ты что же, сам по себе?

– Ну, не слишком. Ребята послали меня присмотреть, как бы чего не вышло.

– А что они сейчас?

– Не знаю. Вроде, уходить собрались.

– Не знаешь… Стоп, так ты не телепат?

– Нет, конечно, я же механический.

– Ага, – Коль с трудом взгромоздился на сиденье. – Значит, уходить. Куда?

– К своему скорди.

– Ф-фух, – облегченно вздохнул Коль, – слава богу. Тогда давай домой.

– Самое страшное, – проговорил скорди, трогаясь с места и полого поднимаясь, – что ты действительно выглядишь обрадованным.

– Это потому, что я действительно обрадован… И все об этом. Зачем тебе пульт, раз ты по первому слову летишь?

– Чтоб ты правил, когда хочешь. Но я же спецскорди, лесниковый. Ежели бы тебя где травмировало, я б сам соображал, что делать, куда везти, оказывал бы первую помощь…

– Знаешь, меня так и подмывает заглянуть под сиденье, не спрятался ли там кто.

– Ты только что оттуда вылез. Впрочем, для приятности можешь. Надо всегда делать, что хочешь. Для счастья необходимо и достаточно: а – делать, и бэ – что хочешь. Ну, и цэ – чтобы получалось.

Скорди болтал и летел не шустро – может, давал ребятам время уйти подальше. Он едва не касался деревьев.

– А если хочешь того, чего не хотят другие?

– Так не бывает.

– Может, это в ваше время так не бывает…

– Ты теперь тоже живешь в нашем времени.

Коль качнул головой.

– Я в нем только пребываю.

– Плакса чертов, – сказал скорди. Больше они не разговаривали до самого скита, но когда скорди мягко опустился на поляну между сараем и крыльцом, откинул колпак, и Коль шагнул наружу, то сзади раздалось: – Выметайся, о зловонный. Смердящий твой покров мне опротивел, и тянет пальцы в рот совать для облегчения рвоты.

Коль обернулся.

– Чей это сонет? – спросил он, едва удерживаясь от нервного смеха.

– Мой, – скорди был крайне горд.

– Ты знаешь про пальцы?

– Книжки читаю художественные. Не в пример некоторым.

– Да ты, братец, корифей, как я погляжу, – пробормотал Коль и, на ходу стаскивая истекающую грязной водой одежду, вошел в скит. Все было прибрано аккуратнейшим образом. Все было так, как до.

Сидела у меня на коленях. Каких-то четыре часа назад. Нежная, упругая, женственная, совершенно близкая. Ведь мог бы…

Он вытащил штык. Повертел, наслаждаясь блеском лезвия. Кто-ты вымыл его после картошки. Наверное, Сима. Штык был тверд и сух. Штык был уверен в собственной правоте. Он не колебался бы ни секунды. Расчекрыжить себе глотку – и все дела.

– Прикрылся бы, охальник, – ханжески протянул скорди.

– Иди-ка сюда.

Скорди осторожно подполз.

– Не вздумай пырнуть меня своим рубилищем.

– Еще чего. Я на тебя влезу.

Он взобрался на колпак и стал вырезать над дверью, прямо по бревну: «Пансионъ для холостяковъ. Любое существо женского полу, переступившее сей порогъ, будет немедленно подвергнуто расстрелянию без суда и протчих сантиментовъ». Он резал долго, прилежно. Лес звенел. Легко сыпались на крыльцо деревянные крупинки. Потом подметать надо, предвкушающе думал Коль, еще дело, полчасика уйдет… А там – обед… а там, глядишь, и на боковую…