Сигнал к капитуляции - Франсуаза Саган

Прошел еще час, а может, два месяца или тридцать лет, прежде чем появился Антуан. Он вышел первым, поскольку не имел багажа. Они шагнули навстречу друг другу. Люсиль заметила, что он похудел, побледнел и плохо одет. Шевельнулась рассеянная мысль, что на деле они едва знакомы, и еще – что она любит его. Он неловко приблизился. Несколько секунд, не поднимая глаз, они держались за руки, потом пошли к выходу. Он что-то пробормотал насчет ее загара. Она вполне по-светски выразила удовлетворение, что он добрался благополучно. Они подошли к машине. Антуан сел за руль, она показала, где у этой модели стартер. Было тепло. В воздухе пахло морем и бензином, ветер колыхал верхушки пальм вдоль дороги. Несколько километров они проехали молча, даже не задумываясь, куда именно едут. Антуан остановил машину и привлек ее к себе. Он не целовал ее, просто прижимал, обхватив руками. Так они и сидели, щека к щеке. Люсиль готова была расплакаться – так ей вдруг сделалось легко. Потом он заговорил очень тихо и очень нежно, как с младенцем:

– Где Шарль? Теперь ему надо все сказать.

– Да, – согласилась она. – Но Шарль в Париже.

– Мы уезжаем ночным поездом. В Каннах есть ночной поезд?

Она кивнула и слегка отодвинулась, чтобы посмотреть на него. Он придвинулся ближе и поцеловал ее. В Каннах они взяли билеты в спальный вагон. Ночь была полна перестуком колес, криками поездов, постукиванием молоточков в руках обходчиков. Они заботились, чтобы колеса были в порядке, чтобы поезд благополучно пришел в Париж, заботились об их судьбе. Казалось, поезду нравится мчаться изо всех сил. Локомотив точно сошел с ума, и адские вопли исторгались из его груди, будоража сонные равнины.

– Я знал, – сказал Шарль. Он стоял к ней спиной, прижавшись лбом к оконному стеклу. Люсиль сидела на своей кровати, еле живая от усталости. Ей казалось, в ушах еще стоит перестук колес. Поезд прибыл на Лионский вокзал очень рано. Накрапывал мелкий дождь. Потом она позвонила Шарлю от Антуана, из их теперь общего дома. Они договорились встретиться у Шарля, и он сразу туда поехал. Она с порога призналась, что уходит, потому что любит Антуана. Шарль стоял у окна, не поворачиваясь к ней. Люсили показалось странным, что вид его затылка ничуть не трогает ее, а вот затылок Антуана, его взлохмаченная светлая шевелюра вызывают такую нежность. Глядя на иных мужчин, никогда не скажешь, что они были когда-то детьми.

– Я знал, но думал, у этого не будет продолжения, – добавил он. – Понимаете, я надеялся…

Не кончив фразы, он наконец обернулся.

– Дело в том, что я люблю вас. Не думайте, будто я смогу кем-то вас заменить. Я слишком стар для таких замен. – Он жалко улыбнулся. – Видите ли, Люсиль, я знаю: вы вернетесь ко мне. Я люблю вас такой, какая вы есть. Антуан же любит вас такой, какая вы с ним. Он мечтает о счастье с вами, это свойственно молодости. А я желаю счастья вам – где бы вы ни были. Так что мне остается только ждать.

Она хотела возразить, но Шарль предостерегающе поднял руку.

– К тому же рано или поздно он начнет, а может, уже начал попрекать вас за то, какая вы: за ваше эпикурейство, беспечность, малодушие. Он полагает, все это – недостатки, они будут раздражать его. Он еще не понимает, что в них сила женщины. Что за это мужчины и любят ее, даже если порой именно из-за этого бывают несчастны. Антуан поймет это – с вашей помощью. Он поймет, что вы такая веселая, такая желанная благодаря своим недостаткам, а не вопреки. Но будет поздно. Так мне кажется. И тогда вы вернетесь ко мне. Потому что вы знаете, что я это знаю. – Он горько усмехнулся: – Вы не привыкли, чтоб я был столь многословен, верно? Еще чуть-чуть. Передайте ему от моего имени, что, если вам придется из-за него страдать, если, вернувшись ко мне – через месяц или через три года, – вы не окажетесь такой же счастливой, как сейчас, я в порошок его сотру.

В его голосе прозвучала приглушенная ярость, и Люсиль взглянула на него с удивлением. Она не подозревала, что Шарль может быть таким сильным, властным.

– Я не пытаюсь задержать вас, я знаю, это бесполезно. Но помните: я вас жду. Не важно когда. И что бы вам от меня ни понадобилось, какие бы трудности перед вами ни встали, вы можете всегда рассчитывать на мою помощь. Вы уезжаете прямо сейчас?

Люсиль утвердительно кивнула.

– Заберите с собой все ваши вещи.

Она хотела возразить, но он опять прервал ее:

– Знаете, мне будет слишком больно видеть ваши платья в моих шкафах, вашу машину в гараже. Ведь вы, возможно, уезжаете надолго.

Люсиль смотрела на него, не в силах пошевелиться. Она знала, все так и будет: ужасно. А Шарль будет именно таким – безупречным. Все случилось, как давно ей представлялось. К отчаянию, что заставляет Шарля страдать, примешивалась гордость за любовь такого человека. Господи, ну разве можно бросить его одного в этой огромной квартире? Она встала.

– Шарль, я…

– Нет, – прервал он, – вы и так слишком долго ждали. Уходите.

Секунду они, как статуи, стояли друг против друга. Затем Шарль потрепал ее по волосам и снова отвернулся.

– Идите. Я пришлю ваши вещи на улицу Пуатье.

Ее не удивило, что Шарль знает адрес Антуана. Она ненавидела себя. Поникшие плечи Шарля, его седеющие волосы – все это ее рук дело. Она прошептала: «Шарль…» – сама не зная, хочет ли сказать «спасибо», или «простите», или еще какую-нибудь бестактную глупость. Он, не оборачиваясь, махнул рукой. Это означало, что еще немного, и он не выдержит. Люсиль вышла из комнаты едва ли не на цыпочках и только на лестнице заметила, что плачет. Всхлипывая, она вернулась, зашла на кухню и бросилась на шею Полине. Та сказала, что от мужчин вечно одни неприятности, но не стоит лить из-за них слез. Антуан ждал ее на улице, на залитой солнцем террасе кафе.

Часть вторая

Лето

Глава 17

Люсиль чувствовала, как странная и прекрасная болезнь овладевает ею. Она знала: эта болезнь зовется счастьем, но не решалась называть ее по имени. Казалось чудом, что два таких неглупых и самостоятельных человека способны настолько слиться в одно целое, что каждому, с надрывом выдохнув «я тебя люблю», и правда нечего к этому прибавить. Но так и было, и невозможно было желать чего-то сверх. До нее дошел смысл слов «полнота бытия». Иногда у нее проскальзывала мысль, что когда-нибудь после, когда все кончится, вспоминать об этом будет невыносимо больно. Пока же она ощущала себя настолько счастливой, что ее это даже пугало.

Они рассказывали друг другу прошедшую жизнь с самого детства. Они неустанно перебирали события последних месяцев. Как все влюбленные на свете, они вновь и вновь возвращались к своим первым встречам, к мельчайшим подробностям истории своей любви. И как это всегда бывает, искренно и простодушно удивлялись, что могли так долго сомневаться в своих чувствах. Они совершали длительные вылазки в тревожное прошлое, но никогда не мечтали о спокойном будущем. Люсиль еще в большей мере, чем Антуан, терпеть не могла строить планы и питала отвращение к размеренной, будничной, обыкновенной жизни. Они как зачарованные ловили каждый миг настоящего – встающий рассвет, всегда застававший их спящими в объятиях друг друга, наступление сумерек, в которые они любили бродить по парижским улицам, по теплому, нежному, несравненному Парижу. Порой счастье так переполняло их, что они переставали ощущать самое любовь.

Когда утром Антуан уходил в издательство, Люсиль воспринимала это так равнодушно, что даже закрадывалось сомнение, она ли была в Сен-Тропезе тем загнанным, страдающим, безголосым зверем. Но стоило Антуану задержаться хоть на полчаса, и она уже металась по квартире, осажденная страшными видениями: Антуан под колесами автобуса или что-то еще в этом роде. Тогда она решила, что счастье – это когда он рядом. А все то, что без него, называется отчаянием. В свой черед, стоило Люсили улыбнуться другому мужчине, Антуан бледнел. Хотя ежедневное обладание ее телом вроде успокаивало его вполне, он сознавал, что ночная близость – счастье хрупкое, мимолетное, неуловимое. Даже в минуты наивысшей нежности в их отношениях проскальзывало нечто тревожное, надрывное. Порой эта тревога становилась мучительной, но оба смутно сознавали, что, исчезни она, это будет конец их любви. Во многом их отношения окрашивались двумя эпизодами, двумя потрясениями почти равной силы. Для нее таким было памятное опоздание Антуана. Для него – отказ Люсили переехать к нему в день возвращения Шарля из Нью-Йорка. Вообще-то оба были людьми скорее легкомысленными. Но ее неуверенность по силе почти не уступала эгоизму. Она порой не могла совладать со страхом, что в один прекрасный день Антуан не вернется. А его преследовала мысль, что однажды она изменит ему. Только время могло исцелить их раны, но они почти сознательно бередили их. Так человек, чудом выживший после жестокого ранения, находит удовольствие в том, чтобы полгода спустя ногтем отковыривать корочку с последней царапины: сравнивая ее со всем остальным, он полней ощущает вернувшееся здоровье. Каждый из них нуждался в подобной царапине. Он – по природной склонности, она – потому что ей было совершенно неведомо разделенное счастье, счастье вдвоем.