Панджшер навсегда (сборник) - Юрий Мещеряков

Каждый боец вел наблюдение в своем секторе, кто слева, кто справа, не отвлекаясь ни на что вне своего сектора. Так требовал командир взвода. А он, как начинающий доктор наук, вписал в первый лист своей будущей диссертации: наблюдать и видеть есть главная заповедь, невыполнение заповеди влечет смерть. Каждая будущая заповедь в его науке войны будет заканчиваться таким же предупреждением. Сам он смотрел только вперед, в своем секторе. Прошли очередной трехэтажный дом – крепость с толстенными воротами из карагача, проводить его осмотр они не успевали, торопились, взвод давно потерял соседей и слева, и справа, и лейтенант спешил выбраться к озеру. Краем глаза, боковым зрением он скорее почувствовал, чем увидел, что эти мощные ворота пришли в движение.

– Сто-ой! – Ремизов рявкнул, даже не успев повернуть головы.

Метнулось голубое пятно. Правая рука с автоматом и указательным пальцем на спусковом крючке рванулась в сторону. Он так и не успел повернуть голову и совместить линию ствола с целью. Ударила очередь. Три патрона. Створки захлопнулись.

– Кныш, ты?

– Он не выполнил команду.

– Второе отделение! Блокировать дом. Третье, переулок в обе стороны под контроль. Первое, со мной. Приготовить гранатомет. Врываемся в дом – пулеметчик на крышу. Искать и найти!

Взрывать ворота не потребовалось, они оказались не запертыми изнутри на брус. Значит, тот, в голубом, или не успел их закрыть, или просто убежал, а может быть, ворота с той стороны находились сейчас под прицелом. Обменявшись взглядами, Ремизов и Кныш рванули створки на себя. Два автоматчика, пригнувшись, бросились вдоль стен внутрь и вдруг остановились. Двор был битком набит женщинами и детьми, а перед ними лежал лицом вверх в разметавшихся легких одеждах тот самый парень. Ремизов, несмотря на свою сентиментальность, помнил и другую заповедь: убедись, что обстановка под контролем, и только тогда действуй. Заниматься женщинами не время, а тот, кто под ногами, опасности не представлял.

– Занять дом… твою мать, не стоять, рассредоточиться. Пулеметчик, вперед! – убедившись, что его команды выполнены, он подошел к парню. – Бача, вставай.

Тот в ответ дернул головой два раза, приоткрыл красивые смоляные ресницы и снова их закрыл. Выглядел он на семнадцать лет, еще не мужчина, но уже достаточно взрослый, других же мужчин в доме не оказалось.

– Вставай, сука! – Ремизов, возбужденный и злой, ударил его по ребрам ботинком, нервная нагрузка опять достигла пика, но тот никак не отреагировал. – Ну! – Потом, выдержав паузу и как бы следуя своим мыслям и интуиции, он наклонился над ним, провел рукой по лицу, шее, груди.

– Может, он ранен? – Алексеев тоже внимательно рассматривал афганца. – Не похоже, чистый совсем, входных отверстий нет.

– А вот смотри, две капельки, как спичечные головки, и тут чуть размазано.

– Придуряется он. Или язык со страха проглотил.

– Кныш, кончай трепать, переворачивай.

Тот сделал, что ему приказали, и медленно приподнялся. Ремизов же отшатнулся в сторону – там, где должна находиться спина, позвоночник, зияло жестокое кровавое месиво величиной с тарелку.

– А вот тебе и выходное отверстие.

– Вот тебе и наши маленькие пули. – Ремизов не мог на это смотреть и отвернулся. Его случайный взгляд скользнул по лицу Кныша, оно излучало спокойствие, сдержанность, а в уголках рта плохо скрывалась самодовольная улыбка.

– Кныш… ты что?

– Он не выполнил команду.

– Обсудим позже. Второе отделение, в дом, все обыскать, вывернуть наизнанку. Здесь что-то должно быть. Иначе мы этот труп ничем не объясним.

Женщины, жены и наложницы, дочери хозяина, а их только на взгляд скопилось более пятнадцати человек, все это время сидели во дворе вдоль стен и молча смотрели на происходящее. Ни вскрика, ни плача, ни стона – ничего. Хозяин оставил их на волю Аллаха и явно скрывался, значит, знал за собой вину. Он также знал, что шурави не воюют с женщинами, и опасаться за своих ханум и духтар ему не приходилось.

– Чей это сын?

Опять молчание. Мужчины, особенно мальчишки, русский язык понимали неплохо; ханум, словно домашняя скотина, умели только молчать, и все-таки Ремизов повторил снова:

– Чей это сын?! Он не выполнил приказ и теперь убит. – Поняли – не поняли, объяснение закончено.

Сержанты доложили об окончании обыска. Результат не слишком обнадежил: лента с патронами для крупнокалиберного пулемета, мультук образца девятнадцатого века, гильзы… Но все-таки хоть какие-то трофеи, было бы хуже, если бы не нашли ничего. Они собирались покидать дувал, когда Саленко вытащил из подвала мальчишку лет четырнадцати. Тот упирался, но, увидев вокруг много людей с оружием, обмяк и уже не пытался сопротивляться.

– Смотрите, что я нашел, этот зверек укусить меня хотел.

– Кто такой? – жестко спросил Ремизов.

Мальчишка то смотрел ему в глаза, то отводил взгляд, но на вопрос не отвечал.

– Хайдаркулов, спроси, чей этот дом? Кто его отец? Кто он сам и кто этот убитый?

Солдат произнес несколько фраз на таджикском. Мальчишка нервно вздрагивал, крутил опущенной головой, он был напуган, но не настолько, чтобы это назвать страхом.

– Он не хочет ничего нам говорить, а тот парень ему вроде брат.

– Не хочет? Посмотрим, а ну выведи его со двора. К стенке! Сейчас захочет.

Мальчишка стоял у высокой глухой стены своего родного дома и все так же молчал. Он никого и ни о чем не просил, не плакал. Только его бегающий взгляд говорил о том, что он понимал, что произойдет дальше. Зрачки трех автоматов смотрели ему в грудь. Предохранители сняты. Патроны в патроннике. Чужие солдаты что-то кричат ему в лицо.

– Хайдаркулов, спроси его еще раз.

– Товарищ лейтенант, он, наверное, ничего не знает, он боится.

– Не знаю, чего он боится, но автомат в этом возрасте они все держат хорошо.

Мысли, как сноп искр, носились у Ремизова в голове: «Это же готовый мститель, они же все безжалостны. Это у меня есть причина и следствие, сострадание и гуманность. У них – выстрел в спину. А этот бача – зверек, последыш своего отца. В доме патроны, где-то и оружие есть. Кто бы знал, прошел всего месяц, как мы здесь, а мир сломался. Окончательно, навсегда. Так что же делать?»

– Товарищ лейтенант, – Кныш тронул командира за локоть, – вы не знаете, что с ним делать? Давайте я его шлепну.

Ремизов на мгновенье остолбенел, этот солдат читал его, как книгу.

– Он будет мстить за брата, и еще неизвестно, сколько наших положит, с ним надо кончать. Вы идите, я сам все сделаю.

– Ты что, с ума сошел! Он же еще пацан! – Чужие мысли, высказанные вслух, вернули реальность, он вдруг понял, что не сможет убить безоружного человека.

– Ну и что. У них же кровная месть. Это не детские игры. Это закон. – Рассуждения Кныша четкие, строгие, ясные, в них была только логика и совершенно не было эмоций.

– Я знаю, и ты почти прав. Но только почти. Он еще ничего не совершил, никого не убил. Ни-ко-го! Убьет – и на него пуля отыщется. Ты понял меня?! А теперь все, разговор окончен, мы уходим.

Ночью он спал крепко, сном праведника, словно проваливаясь в небытие, черно-белые и цветные миражи придуманного мира его тревожили нечасто. Но вот перед сном, в полудреме, мысли постоянно уносились вдаль, выцарапывали из прошлого бессвязные эпизоды, копались в них, и эти мозаичные пятна переставали быть радостными. Он вторгался в чужие миры, оставляя свой собственный мир беззащитным…

Жена не пришла его провожать на пункт пограничного контроля. Другие девчонки пришли, смогли добраться, она – нет. Оправданий или упреков для нее он не искал, сквозь сон проступал, нарастал холодный и строгий, как мрамор, факт: она не пришла. Горечи не было – только четкие контуры уже вчерашней действительности, как будто он – посторонний наблюдатель и не более. Тонкие, удалявшиеся фигурки чьих-то жен и подруг… Вот они долго машут вслед уходящей колонне, кто-то вытирает слезы. А им в ответ машут все, и солдаты тоже, для которых эти чужие женщины стали последним из того, что мы называем родиной. И вот уже в который раз видение беспричинно и неожиданно рассыпалось на крупицы матовой слюды. Она не пришла…

У этого парня была красивая одежда. Голубое, почти бирюзовое, мужское платье, и какие грязные пятна мы оставили на нем. И лицо у него светилось благородством. Мы убили его. Зачем?.. А они даже не закричали, все у них тут, на краю света, не по-людски, ну, значит, так угодно Аллаху. И Бог у них другой.

Ущелье пяти львов

Теплая и по-весеннему уютная долина осталась внизу. Батальон четвертые сутки карабкался по предгорьям, отрогам, хребтам. Вверх, вверх и вверх, туда, где вся земная суета становилась мелочной и теряла какой-либо смысл. Постижение этой истины давалось нестерпимо трудно. Ноги наливались свинцом и уже не реагировали на сигналы, бегущие к ним по нейронам, лямки тяжелых вещмешков до режущей боли заламывали назад плечи, между лопаток непрерывно скатывались капли едкого пота, а где-то внутри легких на каждом вдохе ощущалось незатухающее пекло. Это длилось почти непрерывно с восхода солнца и до той поры, когда лягут густые сумерки, – настоящая, изнурительная пытка, чистилище перед работой, к которой они, военные, предназначались. Такой из века и был и есть армейский труд! Всей своей болью, мукой, всем своим отчаяньем они завоевывали право спустить курок! По ночам вдруг становилось холодно, никто не спал, дремота обволакивала все вокруг, резала глаза, но стук собственных зубов и замерзающие ноги постоянно возвращали сознание. Сквозняк, постоянно тянувший с востока, не оставлял шансов согреться. Они были обычные люди, слабые перед злым гением природы, и только на штабных картах в Кабуле и Баграме их именовали подразделениями со штатными номерами и аббревиатурой.