Тринадцатый караван - Михаил Лоскутов

Ветры приходили и съедали холмы, как черви, и персидские солдаты приходили и забирали камень, и нукеры — солдаты хана хивинского — увозили его к реке на тысяче верблюдов. Время летит, как ветер, русский молодой иолдаш!

Посмотри кругом: песок разъедает глаза, ты не увидишь отсюда края земли, тысячу стран пройдешь, и волосы твои станут белыми, как хлопковые волокна, и ты будешь видеть разные страны и разные моря, и всюду увидишь ты мир, живущий, как муравейник. В горах Хорасана ты найдешь каменных баранов и грифов, летающих над ущельями, и в море ты найдешь рыбу с хвостом крысы, в камышах ты встретишься с кабаном и дикой кошкой, но всюду ты услышишь эхо, долетающее из мира. Прислони ухо к песку, к скале — земля дрожит от топота людей...

Мы думали, что живем в мире тишины. Наши бахши пели: «Стрела, пущенная с четырех сторон света, не долетит до сердца злых песков».

И что же: смотри, уже каменные кибитки стоят на Сорока Буграх, ваша железная арба идет по песку и кричит громче верблюда. Ревком ездит по колодцам, наше племя возит воду для ревкома.

Мы знаем, что трава и верблюжья колючка у нас редки. Скот наш обходит много агачей, чтобы найти еду. Реки отвернулись от нас: одни побежали в Арал, другие утонули в песках, как у Мерва, третьи умерли, высохли, как великая сухая река Узбой, проходящая в трех ночах отсюда. Все же мы живем по милости пророка, и велика наша земля.

Но мы давно знаем, что тишины нет; эхо больших войн всегда долетало до нас. Многие из нас были в Мерве, и Кзыл-Арвате, и в Куня-Ургенче, на краях песков. Мы знаем, что делается на земле.

Многие из нас видели большие железные арбы, которые стреляли порохом и огнем, видели солдат русского генерала, видели тысячи мертвых туркмен из других племен, убитых на стенах города Геок-Тепе.

Не спрашивай, иолдаш, кто здесь бросил свои кости. Люди приходили сюда со всего света. Пленных персов жители Хорезма вели через пески и бросали на съедение солнцу. Потом персы приходили с юга и дЪбивали здесь бывших победителей, бежавших с берегов Гюргена. Ике-туркмены, живущие на берегу моря,— бежали сюда от персов и свирепых племен, приходивших, точно морские волны, из-за Каплан-Кыра и Устюрта.

Мы пасем овец, нас учили не спрашивать, чьи кости белеют на песке. По ним идут дороги в шумные города и большие базары.

Не мы первые ушли в пески и не мы последние.

Старики говорят, что за спиной нашего племени лежит тропа к реке, что мы когда-то жили в хорезмских землях, где цветут урюк и хлопок.

У нашего племени был большой и могущественный хан. Он хотел завладеть всем Хорезмом, но чужие туркмены перебили племя, они отрезали мужчинам по одному пальцу на руке, чтобы те не могли сражаться, и наша дорога ушла в пески, оставляя кровавый след.

Может быть, это не так. Говорят, что шиих — разбойники. Разные есть люди шиих и разные роды. Мы пастухи, мы не умеем стрелять, и у нас нет ни арб, ни быстрых лошадей. Мы копали пороховой камень и продавали его на сторону Хивы.

Иногда чужеземцы сами приходили и силой забирали камень. Тогда в воздухе стояла пыль, стук железа о камень раздавался над песками, караваны кричали у Бугров.

Но однажды примчались в пески всадники и сказали, что белые рубахи — русские солдаты — придут и заберут всех мужчин и увезут за море на войну. Многие племена взялись тогда за оружие.

Ветер — иолдаш — заносит следы, время слепит глаза, но помню я черный караван, идущий через пески. Никогда такой караван не проходил у Бугров, он ушел, чтобы больше никуда не вернуться.

Ты слышал, наверное, что за Узбоем есть мертвые аулы? Нет, не слышал. Там никто больше не живет, и туда больше не ведут тропы. Нам говорили, что у вас теперь власть взяли другие люди. Много времени прошло с тех дней.

А было так: из реки Гюргена текла красная вода. Туркмены, сеющие траву, перебили начальников. Многие пастухи также пошли вместе с ними. От аула к аулу, от колодца к колодцу собиралось большое войско и шло к берегам Гюргена. Чем больше селений оно проходило, тем становилось больше. С ним шли женщины и старики. Они говорили, что все время будут рядом с мужьями и сыновьями. Многие везли с собой кибитки. У войска были пороховые ружья, копья и кинжалы.

И вот недалеко от берега моря, вблизи сухого озера Баба-Ходжа, показалось вражеское войско. Оно раскинулось на сто верст, оно стояло в белых кибитках, и ружья их блестели под солнцем, а ржание их лошадей было слышно за два перехода.

Тогда остановились караваны. Некоторые аксакалы уговаривали пойти и смириться. Они говорили: «Большие ханы — наши начальники. Какой безумец осмелится выступить против их силы?»

Но этих аксакалов не слушали, потому что ишаны сказали: «Кого вы испугались? Армии грязных мышей, жалких воробьев, несчастных гяуров, пожирающих свиней. Они думают нас испугать кривыми пушками, похожими на грязную арбу для перевозки дохлых собак. Их войско состоит из трусливых сыновей вороны и поганого касаля — ящерицы; их ружья похожи на саксауловые палки, их сабли сделаны из бараньих ребер. Разве когда-нибудь было время, чтобы огуз-ские племена боялись врагов?! Они не боялись Шайбани-хана и персидских ханов, и даже сам Тимур-Ленг — «железный хромец», покоритель Средней Азии,— однажды бежал от них в большом страхе. Вспомним великие времена наших отцов, прогоним чужеземцев и вытопчем их след на нашей земле...

Так говорили ишаны. Но долго раздумывать все равно никому не пришлось.

К полудню вражеское войско начало двигаться вперед, и уже можно было отличить их зеленые рубашки, похожие на одежду ящериц. Половина их была на лошадях. Они окружили весь лагерь; заиграла труба, и громкий выстрел раскатился по Буграм. Этим выстрелом были убиты последние надежды: люди услышали в воздухе смерть, и женщины начали плакать, но, бросившись на валы, увидели, что кольцо сомкнулось и выхода уже не было.

Лагерь был окружен огнем, и все мужчины, вскочивши на коней, бросились на врага.

Женщины ждали возвращения мужей и отцов. Но те не вернулись: они остались лежать в степи. Вместо них в лагерь ворвались конные всадники врага. Женщины упали на колени и просили пощады для себя и для детей, но их били шашками по лицу, поднимали за волосы с земли и прокалывали копьями. Слезы мешались с кровью.

После этого всадники зажгли кибитки и умчались в аулы.

А ночью оставшиеся в живых поднялись и увидели лагерь. Это был лагерь мертвых: там теперь валялись обгорелые кошмы и в дыму ползали женщины, отыскивая своих убитых детей. Старики плакали, опираясь на палки. Они говорили: «Горе нам! Это закат нашего народа. Мы не увидим уже ни Али-Куртыша, ни Хабаша, ни Мурада, ни других храбрых воинов и наших сыновей. Они не услышат слез своих стариков и женщин. Что наши жалкие сабли перед их дьявольским огнем? Они ломаются, как воск. Горе, горе! Мы уйдем туда, где солнце падает в Великие пески. Мы — жалкие, хромые лошади, пчелы с вырванным жалом».

И они пошли вглубь, в пески, отыскивая разбежавшихся верблюдов.

Но это было еще не все. По дороге их догнал враг и уничтожил половину из них. Потом к ним присоединились бежавшие из окрестных аулов, сожженных и разрушенных дотла. Так скапливалась по дороге эта большая река слез, уходящих в пески, в пески...

Мы ожидали вестей об этом большом сражении на востоке. И вот из-за барханов показался караван.

Ты можешь услышать про караван, который состоит из раненых женщин и плачущих стариков. Его верблюды точно тени, они идут без колокольцев, так как женщины боятся, что услышит враг. Караван идет и идет в пески... Нам они даже ничего не сказали, мы сами поняли все; караван молча прошел вдали, мимо, и медленно исчез за барханом. Разные люди есть у племени шиих. Некоторые и сейчас еще джигитуют в басмаческих шайках. Это шиих. Есть бедняки, весь век пасущие скот у колодцев Дамлы и Кырк. Это тоже шиих. Может быть, слышал — я тоже был у Джунаид-хана. Я никогда не убивал. Я ушел с родных колодцев за Гюрген...

Несколько лет Бабахан бродил в Персии. Там он был джигитом, нищим, садовником, парикмахером и даже мирабом — «распорядителем воды» — у персидских туркмен рода джафарабай. Такую почетную должность он получил потому, что он чужой и беспристрастный.

Из-за воды происходят часто раздоры. Река Атрек протекает в СССР и в Персии, и вот иногда персидские туркмены приходят к нашим драться за то, что те «задерживают воду».

В 1929 году Бабахан вспомнил туркменскую пословицу: «Для зайца родина — курган, у которого он родился». От тоски по своим Буграм у него закололо сердце.

Он оседлал коня и поехал на север, через Гюрген и Атрек.

Подъехали к реке джигиты.Дорогу дай, Гюрген, дорогу дай!Под нами бедуинские кони.Дорогу дай, Гюрген, дорогу дай!

Так поется в известной туркменской песне.