Кристмас - Александр Варго

Смотрю – а там и другие года прописаны, вплоть до две тысячи восьмого включительно! Ай да участковый! Лечили его лечили, – да не долечили!

После всего этого страшно заболела голова, и надо было как-то развеяться. Уже стемнело. Жена с дочкой читали вслух какую-то книгу. Мне стало стыдно за постоянную грубость, и сердце сжало, словно клещами. Я тихонько оделся и вышел. Узкий серп месяца повис над лесом, вплотную подступившим к нашему забору. Было немного не по себе, когда мертвые избы, припорошенные инеем, будто окружили меня на тихой безлюдной улице. Сгоревшая изба стояла, спрятавшись в небольшой низине. Черные бревенчатые стены, пара стропил, оставшихся от крыши, печная труба еле виднелись в ночном полумраке. Хотя ветра не было, полуоторванные ставни на пустой впадине окна заворочались с тихим скрежетом. По спине забегали мурашки, и вдруг впереди отчетливо послышался тихий смех. Я попятился – смех раздался сзади, рванулся вбок и окунулся в эти странные шелестящие звуки. Не помня себя от страха, я мчался бегом от дома ведьмы. Смех кружился вокруг меня и слышался то тут, то там. Загнанным зверем я влетел домой, запер входную дверь, обессиленно сполз по косяку на пол и… перекрестился. Это я-то, атеист и скептик!

Ночью мне вновь приснился кошмар. Вокруг гудел огонь, со звоном лопались стекла. По избе, как загнанная волчица, металась безобразная старуха. Густой дым, как туман, стелился по комнате. С грохотом упала горящая балка. Рот страшной женщины растянулся в беззвучном мучительном крике, обнажая корявые желтые зубы, похожие на клыки. Она тщетно била табуреткой то в дверь, то в ставни. От дикого жара на старухе начала обугливаться кожа, седая пакля волос задымилась, сворачиваясь. Она упала, задыхаясь, и из последних сил попыталась открыть крышку подпола, но обрушившаяся крыша, выбив сноп искр, похоронила под собой хозяйку избы.

Я проснулся, а эта картинка все стояла у меня перед глазами.

С этого момента в моем кабинете стало твориться необъяснимое: книги сами падали с полок, а возле стола всегда стояла инвалидная коляска. Я прятал ее в подвал, а утром она вновь красовалась на прежнем месте. Я даже заподозрил в этих проделках жену, но Лена со слезами клялась, что ей даже притрагиваться страшно к коляске.

Мужики из Алексеевки, когда мы беседовали о странных событиях вокруг, упомянули вскользь местную знахарку, которая посоветовала колхозникам в свое время уехать из Чертовки.

Я решил съездить в соседнюю деревню. По дороге я вспомнил слова покойной Пелагеи Герасимовны о моем предстоящем визите к знахарке, и у меня вновь защемило сердце.

Древняя бабка, со смуглым морщинистым лицом, казалось, ждала моего визита и ничуть не удивилась, когда я переступил порог ее маленькой покосившейся избенки.

– Здравствуй, Борис! – Ее черные глаза блестели из-под кустистых бровей удивительно живо и пронзительно. – Проходи, не стесняйся.

«Откуда она знает мое имя?» – промелькнула мысль, и я себе тут же ответил: «Рабочие наверняка обо мне рассказали».

– Здравствуй, бабушка! – ответил я, приветливо, с интересом глядя на нее. Старуха как старуха: шерстяная кофта грубой вязки, вытертая кроличья безрукавка, на голове – аккуратно завязанный черный платок.

– Видно, ведьма уже знаки шлет, раз ко мне пожаловал, – произнесла бабка, с видимым усилием встала с табуретки и заковыляла к старому буфету. Я не успел удивиться, а знахарка уже продолжала: – И не в ней одной дело. Барин-то наш, который тут жил, тебя сюда специально заманил. Они с ведьмой заодно. Много тебя горя ждет и испытаний, а деваться уже некуда! В омут ты уже прыгнул, главное теперь – постараться выплыть. И уехать сейчас вам уже не дадут. Куда ни поедете – в Чертовку попадете. Леший – мастак кружить, а уж ведьма… Тут с ней никто не сравнится! Можете попробовать: все равно ничего не получится!

Старуха зажгла толстую свечу, и только сейчас я заметил, что на противоположной стене висит старинное пыльное зеркало в темной резной раме. Бабка начала вглядываться в зеркальную поверхность буфета, мятой тряпочкой вытирая пыль. Я встал и хотел подойти к знахарке, но она остановила меня, подняв вверх указательный палец правой руки, длинный и тонкий, с желтым, загнувшимся ногтем:

– Не подходи! Нельзя простому человеку в это зеркало смотреться! Душу может затянуть!

Бабка наклонилась к самому зеркалу и всматривалась в него то одним глазом, то другим. Потом повернулась ко мне:

– Думаешь, все расскажу, что видела? Если расскажу, то так оно и будет. А если нет, то может еще и поживешь! У тебя в подвале, возле стенки, дверка железная, потайная, в погреб ведущая. Там крест висит тройной, возьми его. Все, иди домой, устала я! – Ее молодые глаза с каждой секундой старели, их затягивала какая-то мутная пленка, и знахарка в своей безрукавке теперь напоминала старую-престарую черепаху.

Я вышел от старухи с тяжелым предчувствием. Какая-то часть меня все еще отказывалась верить во всю эту мистику. Но душу уже начал сжимать сладковатый холодок неизбежности.

Бабка не ошиблась насчет дверцы, но я никак не мог туда попасть. Видимого замка не было, но открыть ее не удавалось. Я сходил за ломиком-«фомкой», попытался отжать упрямую дверь, но безрезультатно. Пока я стоял, тяжело дыша и вытирая со лба едкий пот, раздался звук, от которого у меня подкосились ноги, – там, за дверью, кто-то скребся. Первобытный страх овладел всем моим существом, и я выскочил из подвала как ужаленный. Елена, узнав про погреб, пришла в ужас. Молодой участковый, вызванный мной, никакой потайной дверцы не обнаружил. В итоге был сделан единогласный вывод – у меня разыгралось (разумеется, из-за чтения архивов) воображение.

Решение уехать отсюда крепло с каждым днем. На дворе стоял декабрь. Фермерский кредит мы почти погасили, странные события заставили забросить книгу о культах и обрядах.

Девять месяцев пролетели как один день. За это время я – дипломированный научный работник – поверил и в Бога, и в Дьявола…

Несмотря на мое осознание того факта, что Новый год является для этих мест самым опасным временем, я неожиданно для себя настоял, чтобы праздник мы отметили здесь. В последнее время мы с женой часто ругались по мелочам. И мне захотелось чуда. Давно уже не было того состояния, когда ощущаешь себя маленьким ребенком. Раньше хотелось, чтобы в этот день пришли старые друзья, хотя таковых уже не имелось. Я ждал звонка в дверь, вплоть до двенадцати часов, потом – до утра. Но никто не приходил, даже на следующий день.

Глядя в окно, я предложил жене прогуляться по пустынной деревне. Мы хотели взять с собой и Верочку, но она внезапно пожаловалась на боль в горле.

Лунный свет обливал нас теплом, как солнечный, и не было человека на свете счастливее меня. И я впервые за много дней впился губами в прохладное от мороза лицо жены, и деревья одобрительно хлопали нам своими мохнатыми ветвями. Вдруг Елена отстранилась от меня и посмотрела в сторону нашего дома.

– Слушай, как-то мне неспокойно, Верочка там одна осталась, – сказала она и почти побежала домой. Я еле успевал за ней, ноги не чувствовали земли, в душе вихрем закрутился мутный водоворот.

Мы, по привычке, даже не закрыли калитку. Я влетел в дом и замер. Со второго этажа нашего дома кто-то несся вниз. В глазах потемнело, я видел перед собой страшную седую старуху с горящими глазами. Визжа, она протянула костлявые руки к моему горлу, и дальше начался бредовый сон.

Меня повезли на одной машине, трупы дочери и какого-то парня – на другой. Вроде я кого-то убил: в сознании плавал образ проломленного дубовой табуреткой черепа. Больше я ничего не помнил.

Не знаю сам, зачем я поперся в эту глушь. Ведь не хотел же ехать! Бояринова, что ли, испугался? Ну, уволил бы, и дальше что? Не в Газпроме работаю, чтобы держаться зубами за это место. Хотя на самом деле, если сказать честно, захотелось отвлечься. Накануне поездки мне первый раз в жизни приснилась Наташка. Будто у нас идет свадьба, о которой она так мечтала. Она в белом платье, с розами в руках, я в темном костюме, все как положено. Зато все гости – в черной одежде.

Следующий запомнившийся момент: девушка пропадает, я начинаю ее искать. В доме очень много комнат. В одной комнате дверь закрыта, но ключ торчит из замочной скважины. Пытаюсь открыть дверь, ключ ломается. Знаю, что моя невеста там. Она зовет меня, я выбиваю дверь и замираю. В комнате стоит гроб, вокруг горит множество свечей, они чадят. Подхожу ближе. Наташа лежит, скрестив руки на огромном животе. В жизни у нее срок беременности был чуть больше двух месяцев, а тут – как будто рожать собралась. Пытаюсь поцеловать ее в лоб, и тут она открывает глаза, берет меня за руку. Я кричу, а она сжимает мою руку все сильнее. И тут обращаю внимание: гроб-то двухместный! Проснулся я в холодном поту.