Кристмас - Александр Варго

– Все здесь перерыли, когда приезжали, но ничего не нашли, – сказала старушка. – После этого он вроде какой-то чумной и стал. Ладно, – вздохнула она, – поеду я к тебе, мне и денег никаких не надо. У меня родных нет, хоть будет кому похоронить. Дом лишних терпеть долго не будет.

Я был слишком потрясен сообщением про участкового, и на последние слова бабки не обратил внимания.

То время, когда в доме находилась Пелагея Герасимовна, было, пожалуй, самым счастливым за весь период жизни в Чертовке. Днем я был с рабочими, а вечерами мы сидели все вместе и пили чай с пирожками, которые замечательно пекла бабушка. Дом вел себя тихо, если не считать периодического шороха откуда-то снизу.

Как-то раз приехал Аникеев, без формы, и я, вспомнив о молодом лейтенанте, настоящем участковом, сообразил, почему. Бывший майор по-прежнему играл свою роль, мне было неловко, но я относился к нему как к больному человеку и старался подыгрывать.

– Наступит время, поедешь к знахарке нашей, – сказала мне однажды Пелагея. – Но ты ей особо не доверяй.

Я не придал этому абсолютно никакого значения. Наши дела шли как нельзя лучше, в семье царили мир и согласие, и думать про каких-то знахарок не хотелось.

Однажды вечером я, как всегда, разбирал архив Аникеева. Мои уже давно спали. Вдруг в комнату неслышно проскользнула старушка. Я сдержано улыбнулся – чего еще ей надо, на ночь-то глядя?

Увидев разложенные на столе документы, Пелагея Герасимовна озабоченно покачала головой:

– Никак не уймешься, Борис. Думала, ты меня послушаешь.

– А что такое? – спросил я, с трудом преодолевая желание накричать на нее.

Вместо ответа старушка встала у окна, скрестив на груди свои старческие, темные с выступившими венами руки.

Я терпеливо ждал, понимая, что сейчас снова буду вынужден слушать всякую ахинею насчет темной силы.

– Ты знаешь, что здесь было в 48-м году? – услышал я ее тихий голос.

– Нет, – подумав, ответил я. Действительно, в документах, который оставил у меня бывший участковый, о событиях 48-го года ничего не упоминалось.

– Вымерла вся деревня-то, сынок, – так же тихо сказала Пелагея Герасимовна.

– То есть? – удивился я.

– Чудом я одна осталась, – словно не слыша меня, произнесла старушка. – Да и то, потому что меня в Алексеевку к крестной возили, ботиночки новые справить. Под Новый год, значит, это было, как сейчас помню.

Она повернулась, и я был поражен, увидев, сколько невыносимой боли было в ее черных, глубоких глазах.

– Вы надолго здесь? – спросила она хрипло, взглядом скользнув по настенному календарю.

Я пожал плечами:

– Как здоровье своих поправлю, так и съеду. А что?

– Каждые шестьдесят лет под Новый год сюда беда приходит, – прошептала Пелагея Герасимовна. – Воистину, самое настоящее Зло. Старики говорили, Идолом Смерти его кличут. Полакомится свежей кровушкой, и снова в спячку, на следующие шестьдесят лет. Вот чего бояться надо. А то, что тебе Аникеев нарассказывал, – брехня одна. Послушай меня.

– Знаете что… – начал говорить я, но Пелагея меня перебила:

– Дослушай! Не тебя, дочку твою жаль, женушку, понял? Раз у самого голова что чурбак, так зачем за собой семью в могилу ведешь?

Я произвел в голове нехитрые исчисления. По логике старушки следовало, что «конец света» наступит в 2008 году.

– Бабуль, восемь лет еще до Армагеддона, – попытался я все превратить в шутку.

– Запомни мои слова, – сказала устало бабушка. Она стряхнула с передника невидимые соринки и направилась к двери. – Гиблое это место. И не надо ждать восемь лет, уезжайте сейчас.

Она вышла, тихонько прикрыв за собой дверь, а я еще долго сидел в неподвижности. Идол Смерти? Это что-то новое…

В этот день Пелагея Герасимовна проснулась еще затемно. Неясное предчувствие переполняло ее. Интуиция, присущая всем пожилым людям, заставила ее пойти в баню. Вернувшись, старушка переоделась во все чистое, помолилась, проверила, висит ли на груди крестик, достала из чистой тряпочки бумажную иконку с Божьей Матерью и пришпилила ее к груди.

В доме еще спали. Она хотела подняться на второй этаж и посмотреть на девочку. Но только Пелагея Герасимовна подошла к лестнице, темнота обхватила ее, закружила и поволокла. Она услышала, как стукнула крышка подвала, и вместе с темнотой полетела вниз. Захрустели хрупкие шейные позвонки, голова неестественно вывернулась, и вновь наступила тишина. Был слышен лишь какой-то непонятный шорох.

У нас случилась беда. Старушка, ставшая, по сути, новым членом нашей семьи и к которой мы все так привыкли, упала в подвал и сломала себе шею. Самое странное во всем этом было то, что она, словно предчувствуя это, ни свет ни заря помылась в бане и надела чистую, заранее припасенную одежду. Кроме того, оставалось загадкой: зачем она полезла в подвал? Кладбища поблизости здесь не было, и мы, заказав гроб и ритуальные принадлежности, повезли хоронить ее за Алексеевку. Трясясь рядом с гробом в «уазике»-«буханке», я вспомнил ее слова насчет похорон и дома, выбрасывающего лишних жителей. Теперь, когда ее слова приобрели особый смысл, на мои глаза навернулись слезы. ОНА ЗНАЛА, ЧТО ЕЕ ЖДЕТ ЗДЕСЬ СКОРАЯ СМЕРТЬ, НО ПОЕХАЛА ВМЕСТЕ СО МНОЙ.

Впоследствии я обнаружил в подвале старое, практически рассыпающееся в руках письмо барина, которое косвенно подтверждало историю, которую поведала мне покойная старушка, но… Об этом я пока ничего говорить не буду.

Я порывался сообщить о своих догадках Лене, но каждый раз меня в последний момент что-то останавливало. Возможно, я подсознательно боялся того, что моя жена немедленно уедет из этого дома, а я… Хотел ли я этого? Не знаю.

Вернувшись с похорон, мы с Леной и бывшим участковым помянули покойную. Информацию про Аникеева я жене пока не сообщил, и она искренне считала его действующим сотрудником милиции.

Вскоре после этого наша спокойная и размеренная жизнь понеслась под откос.

В небе, подернутом полупрозрачной пеленой, шла ожесточенная схватка между сворой голодных грязно-серых облаков и луной. Облака с остервенением пытались разорвать вечную странницу на части, и она, сопротивляясь, судорожно вспыхивала и гасла. Наконец луне удалось вырваться, она стряхнула с себя остатки цепляющегося мрака и засияла во всем величии своей гордой холодной красотой.

Я наблюдаю за этой грандиозной ночной схваткой и перевожу взгляд на громаду двухэтажного дома. Сизый полупрозрачный дым поднимается ввысь, к далеким мерцающим звездам, словно приколотым к бархатному небосводу. Все говорит о том, что дело идет к морозу.

Где-то слышится далекий вой.

На втором этаже дома, в мансарде, одиноким желтым пятном светилось окно, неряшливо занавешенное шторой. Оттуда доносится стон. От этого никуда не уйти. Этот заколдованный дом порой словно специально делает нас такими, какими мы были раньше. И тогда те, в кого мы превратились, начинают вспоминать о своих семьях, о прежней жизни. И у меня есть крохотное укромное место, где хранится кое-что сокровенное, но я запер это место на замок, а ключ выбросил. Сейчас осталась игра, только игра, и ничего более.

Это место играет людьми и ставит свои спектакли. Скоро сюда снова приедут, и дом, как всегда, отправит ко мне свою посланницу, являющуюся частью его самого. Когда в доме поселятся гости, дом превратит меня в простодушного сельского мужичка. Скоро это начнется.

А сейчас я лежу в темной комнате и не могу уснуть, потому что знаю – сейчас придет ОНА. Вот уже слышны маленькие шажки, по комнате прошелся легкий ветерок, нежный, как прикосновение материнских губ. В комнату входит девочка в белом платьице, садится на кровать и скрещивает ручки на груди. Даже в полумраке видно, как печален взгляд ее широко открытых глаз. Кто же ты, таинственная гостья, которую я вижу уже давно? Плод моего больного воображения? Или ты действительно здесь живешь и тебе просто скучно и страшно?

Девочка вздыхает и говорит укоризненным тихим голосом, словно угадав мои мысли:

«Ты же знаешь, что я здесь уже давно живу. Просто редко выхожу гулять. Сегодня один из таких дней, вернее ночей, когда хочется пройтись по дому».

Она вдруг смеется серебристым голоском и просит меня:

«Погуляй, пожалуйста, со мной. Проводи меня ТУДА».

Я осторожно беру ее за невесомую ладошку, боясь причинить боль, и мы выходим в коридор. Луна нарисовала на полу синие полосы, мы ступаем туда, и маленькая гостья, искупавшись в полуночном свете, начинает источать слабое сияние. Мы подходим к железной двери, но крошечное создание, проходящее сквозь стены, в эту комнату попасть не может.

«Какой ОН упрямый. Мне пора отдыхать», – говорит девочка и пристально смотрит на меня своими бездонными черными глазами. – «Ты пригласил тех, кого я просила?»