Безумие - Юрий Тупицын

поставила автопилоты, работающие в двоичном коде.

— Как? — переспросил Сергей.

— В двоичном коде. Рули машины не имели ни нейтрального, ни промежуточных положений, а только крайние. Скажем, руль высоты имел только крайнее верхнее и крайнее нижнее положение. Чтобы машина выдержала заданную высоту, руль требуется все время перекладывать то вверх, то вниз. Машина при этом фактически летит не по прямой линии, а по синусоиде, совершая волнообразные колебания около заданной высоты. В относительно спокойных условиях эти автопилоты работали отлично. Но когда их испытали в сильно турбулентной атмосфере — все пошло прахом! Не справлялся автопилот двоичного кода с обработкой больших объемов информации. Амплитуда синусоиды полета становилась все больше, больше, пока в верхней ее точке машины не выходили на закритические углы атаки и не срывались в штопор. Ты что? — Вопрос этот относился к Гранину, который, прижав ладони к вискам и зажмурившись, медленно поднимался с дивана.

— Я осел, вот что, — словно про себя проговорил Сергей, — и мне надо подумать.

— Думай на здоровье!

— Мне надо подумать, — повторил Сергей и открыл глаза, — а тебе, Федор, поставить памятник!

Федор Васильевич расхохотался:

— Если будешь ставить, то непременно в полный рост. Терпеть не могу бюстов. Бюст! Есть в этом слове что-то сугубо дамское. А пока будет решаться вопрос о памятнике, не забудь про шампанское! Да ты куда? — забеспокоился он, видя, что Сергей двинулся к двери. — Бываешь раз в год, вечер в разгаре, не пущу!

Гранин покачал головой:

— Мне надо хорошенько подумать, Федя. Ты даже не представляешь, какие невероятные вещи я от тебя услышал. Взгляд его рассеянно остановился на мне.

— Ты пойдешь со мной или останешься?

— По… пойду твердо ответил я.

— А ты транспортабелен?

Я обиделся и постарался возможно непринужденнее подняться из кресла.

— Транспортабельность — врожденное человеческое качество. А ты вот таскаешь меня по всяким дурацким гостям, а в гостях все поят, поят, а закусить как следует не дают!

Федор Васильевич, грустно глядевший на Сергея, обернулся ко мне, захохотал и хлопнул по плечу своей медвежьей ручищей.

— Люблю математиков за откровенность!

8

Нас провожали какой-то веселой песней, а потом кричали вслед из открытого окна и с балкона. Я тоже попытался кричать, но так как Сергей вел меня под руку и оборачиваться мне было неудобно, я был невольно сдержан в выражении своих чувств. Пока мы шли темными проходами между рядами одинаковых домов, я еще терпел опеку Сергея, но едва мы оказались на освещенной улице — вырвался и пошел рядом, независимо засунув руки в карманы. Все еще шел мелкий, невесомый дождик, блестел мокрый асфальт, но огней стало меньше, и улица опустела. Сергей был напряженно задумчив и самоуглублен, а я витал в веселом розовом тумане и с некоторым скептицизмом наблюдал за собой как бы со стороны.

Мне очень хотелось поговорить, самые разнообразные и, как мне казалось, очень интересные мысли пестрым хороводом кружились у меня в голове. Сделав десяток шагов, я споткнулся о кирпич, валявшийся на тротуаре, и чуть не упал. Сергей попытался снова взять меня под руку, но я ему не дался.

— Не покушайся на мою свободу, буду сопротивляться, — серьезно предупредил я Сергея и покосился назад, через плечо. — Кирпич! А знаешь ли ты, что кирпич исключительно многозначительное устройство? Только мы привыкли к нему, закостенели в обыденщине и не желаем замечать его оригинальности. Из кирпича можно сделать что угодно: дом, театр, гостиницу и даже магазин учебно-наглядных пособий. Кирпич полон загадок и тайн, он неисчерпаем как мета… метало… гактика. Вот, скажи ты мне, кудесник, любимец богов, почему кирпич такой кирпичеобразный? Почему он не вот такущий и не вот такусенький, а кирпич и больше ничего? Признайся, несчастный традиционалист, ты никогда, ни-ко-гда не задумывался над этой жуткой проблемой.

— Признаюсь, — рассеянно согласился Сергей и попытался поймать меня, но я очень ловко увернулся, наступив при этом в лужу и забрызгал себя и Сергея.

— Ты признался в своей косности, — с удовольствием констатировал я, — и это очень хорошо. Безошибочный человек — очень скучный человек, капустный кочан без кочерыжки. Между прочим, меня всегда бесконечно удивляло это идиотство — из кочана выбрасывают самое вкусное — чекурыжку, а листья едят. Это еще простительно всяким там коровам, зубробизонам и микроцефалам, но человеку разумному выбрасывать кочерыжку непростительно. Непростительно!..

Я потерял нить рассуждений и некоторое время шел молча, стараясь разобраться в хороводе своих мыслей.

— Да, — радостно вспомнил я наконец, — кирпич! Кирпич — это звучит гордо! Кирпич лучше даже кочерыжки, хотя его нельзя съесть. Чекурыжка — дура, она растет сама, вместе с кочаном капусты. Она запрограммирована, у нее есть свой генотип и свой фенотип. Фенотип можно съесть, а вот можно ли съесть генотип? В его чистом, аб-абстрагированном виде? Это никому неизвестно, никому! А вот у кирпича нет ни генотипа, ни фенотипа. Кирпич — творение рук человеческих и такой кирпичеобразный потому, что это угодно его творцу, его демиургу — гомо сапиенсу строителлюсу. Кирпич, естественно, отобрался в ходе тысячелетнего градостроительства, в ходе урбанизации и акселерации. И вот он перед нами, стройный параллелепипед! Сама простота и совершенство, ничего невозможного не добавить, ни отнять!

Сергей хохотал, очевидно, краем уха он все-таки прислушивался к моей болтовне.

— Ты смеешься, — грустно сказал я, — но ты, несчастный, смеешься над самим собой, над своим недомыслием. Это смех сквозь невидимые миру слезы! Говорят, что смех отличает человека от животных. Должен заявить со всей ответственностью, что это чистейшей воды собачий бред…

Поднатужившись, я снова поймал ускользавшую мысль:

— Кстати, о самом главном, о кирпичах. Кирпич был хорош для кирпичника, завуалировано говоря, для человека, абсолютно разоруженного в техническом отношении, для наших уважаемых предков. А ныне? О темпоре, о морес! Кирпич вымирает так же беспощадно, как вымерли динозавры и микроцефалы. Скоро для его поисков будут снаряжаться археокирпические экспедиции. Только в музеях и картинных галереях можно будет увидеть кирпичи. Женщины, увидев их, будут кричать "ура!" и бросать в воздух чепчики. А в строительстве кирпич заменят вульгарные крупные блоки, которые возят по улицам, как будто напоказ, по два блока на одну машину. И чем дальше будет идти человечество по пути процветания и прогресса, тем эти блоки будут становиться все больше и крупнее, пока не начнут возить целые дома с мебельными гарнитурами. Но без жителей! Потому что возить по улицам дома с жителями исключительно безнравственно! А кирпич исчезнет. Кирпич, из которого можно построить все, что угодно: