Мышеловка на Эвересте (СИ) - Данила Врангель

— Он стерпит всё.

— А что такое Венецианская любовница?

— Это название.

19

— Незнание освобождает от влияния. Это очень существенное понимание, которое почти никому не даётся, - сказал блондин, наливая себе из зелёной бутылки абсент в серебряный стаканчик. - Поэтому, если не задумываться об оказанном впечатлении, и быть тем, что ты есть, то это как раз и будешь именно ты, какой есть, и это избавит от высокозатратного лицемерия.

— В некоторых случаях это будет просто хамство, вам не кажется? Или, по крайней мере, бестактность.

— Ну, риск, конечно, есть, если ты хам. Но это не подразумевается.

— Вы считаете, начать общаться с дамой после такой несколько своеобразной релаксации водкой и абсентом, будет достаточно целесообразно?

— При чем здесь целесообразность? Цели то нет никакой. Я говорю о естественности общения. Да, мы пьём и курим. Но она пишет.

— Вы посмотрите, что она пишет, - хмуро сказал представитель. - А представлять её должен я.

— Вам не нравится её стиль?

— Местами он просто шизофреничен.

Блондин довольно закивал головой и согласился:

— Даже весьма. Похоже, что кальян не у нас, а у неё.

— Да она просто романтик, - сказал представитель. - Ей не нужны эндорфины извне. Это прерогатива романтиков быть самим себе дозой, так сказать. Её выносит просто так, потому что она есть. И поэтому, мне кажется, представлять её приходится мне. Потому что я был таким когда-то.

«Бутон желаний»

Сиреневый рассвет полыхнул искрами огненных бликов, словно раненный зверь. Но нет, это не тот огонь, совсем не тот, который хочет влететь в тебя искристым пламенем миров. Ахинея не дает воображению пройти тропой растущих алых роз, объятий поцелуев неторопливо пожиная урожай. Свет обязан быть прозрачным, чистым и зеркальным. Розовые очки не могут отфильтровать помеху, разбивающую музыку Сфер. Это пение дроздов. Его волшебность совершенно не функциональна. Наверное, по подобной причине когда-то в Китае убили всех воробьев. Несовместимость приведет ещё к мириадам смертей. Так устроен мир. Он не очень терпим. Это понимают и дрозды. Оттого утренние серенады этих оракулов столь волшебны и загадочны. Столь же, сколь волшебна и загадочна линия горизонта, который несёт рассвет, и как музыка Шопена, который умер за неё.

Короче, форс-мажор никому никогда не помогал, но и не мешал. Без него не было бы непреодолимости, и все уснули бы от скуки. Я считаю, что дрозды поют правильно. И Шопен умер не даром, хоть и рановато. Но это, смотря для кого. Сиреневый рассвет... Без него Зверь не выживет. Мерцание огней за горизонтом ничего не стоит, если кто-то ежесекундно не умирает, уступая место. Про это поет и орган Баха, и фортепиано Шопена, и скрипка Паганини, и гитара Брайан Мэя. Не знаю, но, наверное, человек, как вид, исчезнет тогда, когда убьёт в себе Зверя окончательно. И когда-то этот зверь так и не преодолеет горизонт и не взорвется новым днем. Так будет. Цветок на закате закрывается. Закат рассвета непреодолим.

Но ведь есть желания! Есть букет желаний, бутоны которого никогда не закроются!

Бутон желаний? Да, это единственное, что есть. Но про это никто не говорит. Потому, что умеют разговаривать. Дрозды разговаривать не желают, и поэтому рассвет до сих пор сиреневый, и до сих пор в нем живет Зверь.

20

Кошка танцующе оттенила неподвижность гранитной глыбы камина, взлетев на него стремительной линией и притаившись между каменными инкрустациями, изучала цепким взглядом территорию, вверенную ей инстинктом.

— Вы мне поясните, - проговорил писатель, - что она хочет сказать своими эссе.

— У неё и спросите, - ответил собеседник. - Почему этот вопрос ко мне? Тем более, вы же видите, я здесь, а текст в мониторе. Хотя, я думаю, она хочет что-то сказать так, чтобы это было понятно всем.

— Кому это всем?

— Наверное, тем, кто читает и пишет.

— А кто же это там читает и пишет?

— Я откуда могу знать? Вы писатель, вам видней.

«Фиолетовый океан любви»

Волны бездны морской воды плыли от горизонта к горизонту, ничего не требуя взамен. Океан фиолетового цвета переливался в лучах заката. Низкий луч падающего Солнца прощально опалял летящую пару чаек. До самого горизонта падала свобода - она звала... Она звала безмолвием очарования летящего мига.

— Ты считаешь, что мы можем это сделать? - спросила она.

— Конечно, - ответил он. - Ничего невозможного для нас теперь нет.

Лавина падала со скоростью морозного, окаменевшего снега, сметая

всё на своём пути. Эверест принимал в свои объятия мгновение очередной жертвы. Сколько их там уже осталось? Но все они - в другом мире, и такие же счастливые, как и в этом. Только преодолевая себя, можно понять, что такое счастье. Только так. Иначе нельзя. Все лежащие на вершине Эвереста в каком-то смысле святые. Они будут там лежать тысячи лет. Нет, не они, а их останки, память в этом мире и о том, что его посещали бесстрашные души.

— Я немного волнуюсь. А ты?

— Я нет.

— Правда?

Он внимательно посмотрел на неё. Погладил рукой по щеке. Мягко проговорил:

— Не волнуйся. Ты со мной. Навсегда.

Семь человек, мужчин и женщин, вжимались в кресла под действием ускорения, и все были счастливы - некоторые улыбались. Детство и юность проснулась в их душах - они сделали это!

— Я не верю этому, я просто не верю! - проговорила брюнетка в микрофон.

— Это только начало - проговорил в ответ на её слова командир экипажа.

Через секунду космический челнок "Колумбия" взорвался, отозвавшись пылающим заревом и цветами смерти в глазах тысяч людей, наблюдающих за ними с Земли.

— А что там? - спросила она, указав на падающее Солнце. - Что там, за горизонтом?

— Я думаю, нас там ждут, - ответил он.

Метроном Вечности шагал по Вселенной, жмурясь от звездного ветра, недоумевая и пытаясь вспомнить прошлое.