Токио. Станция Уэно - Ю. Мири

Воробьи, сидевшие на фонаре, уже разлетелись. Я навеки застрял в сегодняшнем дне, и, кем бы я ни был в итоге, мне ужасно хотелось встретиться взглядом хоть с кем-нибудь, пусть даже не с человеком, а с птичкой…

Прямо под фонарем лежал джутовый мешок, рядом с ним – кучка опавших листьев. Осталось лишь смести их в совок и вытряхнуть в мешок, но я не вижу ни метелки, ни совка, ни единой души, никого, никого, никого…

Нет, здесь все-таки кто-то есть. По краям круглой площади стояли три каменные скамьи, и по форме, и по величине больше напоминавшие саркофаги, а на одной из них лежал лицом вверх лысеющий мужчина. Он был одет в фиолетовый свитшот и бежевые брюки, скамейку под собой застелил газетой, а сверху накрылся зеленым джемпером. Руки, сплетенные в замок, покоились на его животе, ноги в черных ботинках аккуратно прижаты друг к другу, точно связанные веревкой. Лицо неподвижно – не дернутся ни веко, ни кадык, ни губы. Дыхания тоже не слышно – быть может, он уже мертв? Даже если так, то прошло совсем немного времени…

У ног мужчины стоит полупрозрачный девяностолитровый пакет для мусора, набитый алюминиевыми банками. Штук триста, не меньше, а это шестьсот иен. На эти деньги можно и в баню сходить или душ принять в манга-кафе[74] или интернет-клубе, можно поесть горячего риса с говядиной в «Ёсиноя» или выпить где-нибудь кофе.

Правда, просто так у вас эти банки никто не примет. Каждую нужно расплющить молотком. Зимой руки при этом коченели, даже если надеть рабочие перчатки, а летом одежда пропитывалась отвратительными запахами остатков сока и энергетических напитков из банок.

Одет мужчина был настолько прилично, что обычный человек и не догадался бы, что он живет на улице. Но для меня, в свое время профессионально занимавшегося сбором банок, было очевидно, что спавший мертвым сном на каменной скамейке был бездомным.

Сигэ тоже всегда следил за собой.

Когда же это было – кажется, зимой, стояли холода – толкая перед собой велосипед, я возвращался в палаточный городок после того, как целый день собирал банки и старые журналы, и тут Сигэ, сроду не пивший, пригласил меня к себе пропустить по стаканчику.

Я открыл дверь из фанеры, внизу которой была вырезан проход для кота, снял ботинки и, извинившись за вторжение, прошел внутрь. В чужой палатке я оказался впервые.

– Тесновато у меня тут, ну да ничего, проходи, – с не свойственным ему смущением произнес Сигэ, поглаживая своего любимца Эмиля по голове и спине. Кажется, он тоже впервые принимал кого-то у себя. Эмиль блаженствовал – хвост трубой, да еще и громко мурлыкал.

На стене висели часы, узкое длинное зеркало и даже календарь с красными и синими кружками и пометками – сразу понятно, что Сигэ – человек пунктуальный, раньше, наверное, работал в какой-нибудь администрации или школе.

– Похолодало что-то, так что давай по тепленькому, – сказал Сигэ, ставя на газовую плитку кастрюлю и наполняя ее водой из пластиковой бутылки. Потом он поставил туда две банки саке «One Cup Ozeki»[75].

Полка была забита книгами, которые он подобрал на улице. Из-за того, что в палатке было темно – свет исходил лишь от фонаря, висевшего под потолком, я не смог прочитать их названий. Впрочем, они все равно вряд ли бы мне о чем-то сказали.

– Прости, из закуски только это. – Сигэ высыпал на тарелку арахис и сушеных каракатиц. – Говорят, что котам нельзя давать сушеных каракатиц – откажут лапки, и это не просто суеверие, – добавил он, обращаясь к Эмилю, который терся о край столика. – В морепродуктах, таких как кальмары или моллюски, содержится энзим, расщепляющий витамин В1, поэтому, если есть их в больших количествах, может возникнуть дефицит витамина В1 и вследствие этого развиться нарушение координации движения. При нагревании этот энзим перестает действовать, но каракатица, ко всему прочему, впитывает воду в желудке и набухает, увеличиваясь в десять раз, так что ее трудно переварить. Она может вызывать рвоту, резкое вздутие живота и желудочные боли. А тебе, Эмиль, я дам кое-что по-настоящему вкусное, – закончил Сигэ, доставая из висевшей под потолком продуктовой корзинки сухой корм и баночку консервов из тунца. Не успел он открыть их и перемешать, как кот тут же набросился на еду.

– Гляди, с каким аппетитом лижет. От одного этого зрелища уже чувствуешь себя сытым. Эмиль у нас в доме главный. Как появляются деньги, я перво-наперво покупаю корм для него, а уж потом на оставшиеся беру что-нибудь и себе. Двум людям в этой палатке было бы тесно, зато для человека с котом она в самый раз.

Пока мы разглядывали Эмиля, закипела вода, и Сигэ, суетясь, попытался вытащить банки, но было слишком горячо – голыми руками не возьмешь.

– Говорят, лучшая температура для саке – от тридцати до тридцати пяти градусов, но наше точно гораздо горячее – лишь бы рот не обжечь, – заметил Сигэ. Он надел рабочие перчатки и, достав банки, снял с них крышки. – Что ж, давай выпьем.

– Спасибо! И правда, давай.

Я натянул рукав свитера на пальцы, чтобы не обжечься, и взял банку. Мой взгляд упал на обратную сторону синей упаковки, где было изображено деревце-бонсай. Я сделал глоток.

– Ай, горячо! – воскликнул Сигэ.

– Как раз согреемся, в такую-то холодрыгу.

Я не стал говорить ему, что не пью.

Когда наши банки опустели примерно наполовину – теперь на упаковке стала видна надпись «A Cup of Happiness»[76], до отвала наевшийся и вылизавший шерсть Эмиль забрался к Сигэ на колени и свернулся клубочком.

Сигэ молча гладил кота. Он будто хотел заговорить, но не мог найти подходящие слова. Лицо у него раскраснелось – похоже, он тоже выпивал не часто.

– Сегодня у моего сына день рождения. Тридцать два года исполняется. Единственный ребенок, поздно родился – нам уже по сорок было…

Я ждал, пока он продолжит – пауза затянулась. Страшно было оказаться в ограниченном пространстве палатки лицом к лицу с человеком, который совершенно по-другому прожил свои семьдесят два года. Я бросил взгляд в один из углов, где висели сковородка, деревянная ложка, палочки для еды и кастрюля – что-то вроде импровизированной кухни, потом посмотрел в окно, вырезанное из картонной коробки, и отхлебнул еще саке, которое к тому времени стало уже гораздо прохладнее.

– Когда я ушел, ему было всего десять. Теперь-то, наверное, он уже и семьей обзавелся, может, даже свои дети есть… – наконец нарушил молчание Сигэ, будто не делая шаг вперед, а, наоборот, отступая назад. –