Богоборцы из НКВД - Олег Смыслов

— А священник, служивший у вас на дому литургию? — спрашивает молодой человек. И туг я понимаю, что это был филер.

— Его-то я знаю меньше всех.

— Назовите нам остальных!

Но я действительно не знаю никаких имён. Следователь пытается меня запугивать моей матерью, что она тоже арестована, во всём созналась, она теперь при смерти.

Невидимые помощники — мои обострённые тайные способности или чувства — подсказывают мне, что всё это ложь.

Меня отводят обратно в камеру «подумать». Екатерине Павловне предъявляют то же обвинение, что и мне. Мы подведены под один трафарет, и судьба наша, по-видимому, уже предрешена. Нам остаётся ждать. Через две недели меня вновь вызывают. На этот раз я в кабинете какого-то высокого начальника. Комната огромна. Начальник вышел и оставил меня одну. Я замечаю, что на окнах нет решёток. Наконец он возвращается. Я сижу на кончике ступа. Начальник ходит передо мной и с любопытством разглядывает.

Потом роняет отеческим тоном:

— Нет, такую ни за что в монастырь не возьмут!

Я вопросительно на него взглядываю.

— Любуюсь вами, — добавляет он примирительно и даже ласково.

Я настораживаюсь. К чему это поведёт?

— Не буду от вас скрывать — за вас хлопочут ваши друзья и мои товарищи-коммунисты. Они ручаются за вас и готовы взять на поруки. Я опытный чекист и вижу, что они имеют основания. Вы белая ворона, случайно залетевшая в чёрную стаю. Мы вас переделаем. Но я сам связан законом, и, чтоб освободить вас, я должен подвести тоже достаточные основания для «Тройки», всё решающей. Основанием может быть ваше письменное согласие работать у нас.

— Быть филером?

— Как резко! — морщится он. — К тому же это называется иначе и не считается позорным. Но я вас не заставлю делать эту работу: вы слишком наивны и прямы. Я даю вам слово коммуниста, что это только формальный предлог для вашего освобождения. Решено? — Он протягивает мне руку. (Заключённым руки не подают!)

В это время телефонный звонок прерывает наш разговор. Начальник, сияя доброй улыбкой, разговаривает по телефону с ребёнком:

— Значит, завтра едем? Только помни, чтоб уроки были сделаны с вечера.

Кладёт трубку. Почти застенчиво:

— Это я с дочкой… Видите, какая погода — май! Собираемся на дачу за город. (Подразумевая между слов: «И ты могла бы так же…») Итак, решено? Вас тоже дожидается матушка. (Значит, мама свободна!). Посидите здесь в коридоре. Вас вызовет мой помощник и всё оформит. А моя фамилия — Тучков.

«Тучков!» — вспоминаю я. Это главный следователь по церковным делам, самое страшное понаслышке имя. К нему-то пробивались и не могли пробиться наши старушки по делу М. А. Новосёлова.

— А как насчёт бога? — подмигивает мне на прощание весело Тучков. — Ну ничего, ничего, это пройдёт у вас постепенно. Вы жертва переходной эпохи, и вас винить не приходится. Это не вина, а беда! Видите, какой я философ: вы можете мне доверять.

Он трясёт мне руку, и я одна, без конвоира, выхожу в коридор. Почти свободна… Всё в голове моей медленно и тяжело кружится: стены, пол, мои мысли, сомнения, надежды… Это же крупный человек, он не опустится до прямой лжи, это не тот развинченный юноша. Решиться ему поверить?

Из противоположной двери в коридор выходит священник. Он идёт со скромным достоинством, в летней соломенной шляпе, в тёмно-лиловом подряснике и с золотым крестом на груди. С ним нет конвоира. У дверей кабинета, откуда он вышел, с ним прощается вежливо за руку маленький, чёрный, сурового вида человек. Священник неторопливо уходит по плюшевым дорожкам. Он приходил сюда как свободный и на свободу, конечно, уходит… Значит, он… Меня начинает колотить мелкая дрожь.

В это время маленький мрачный человек обращается ко мне и безгласно делает рукой знак. Я встаю и вхожу в его кабинет.

Это и есть помощник Тучкова. Он делает мне любезную улыбку, но шаза его не меняют мрачного выражения. Он читает заготовленную заранее бумагу — текст моего согласия сотрудничать у них. С каждым словом я чувствую, что тону, и нет мне уже спасения. Я мысленно слежу за «свободным» священником, который идёт сейчас к выходу по плюшевым дорожкам.

— Ваша фамилия — Майская. Запомните, — слышу я слова чёрного человечка. («Зачем мне вторая фамилия?» — думаю я.) — Сейчас ночью вы выйдете на свободу, — продолжает чёрный. — В камере никому ни слова. И не показывайте своей радости.

Он протягивает мне бумагу и ручку. Я подписываю. Бумага лежит перед ним на столе. И я не свожу с неё глаз.

— Две недели отдыха, — говорит чекист.

И тут я замечаю в его тоне новое: усталое пренебрежение.

— Вы придёте (назначает мне точно день, час, место) и получите задание. Не вздумайте не прийти!

Эта последняя угроза и тот уходящий священник — как я могу им верить? Я автоматически, но с полной решимостью протягиваю руку, хватаю страшный лист, лежащий между мной и следователем, и рву его на мельчайшие куски.

Следователь разъярённо стучит кулаком, осыпает меня ругательствами и угрозами. Но теперь даже угрозы в адрес моей мамы меня не смущают. Я повторяю себе: лучше нам отмучиться обеим жалкий остаток дней, чем… Но только бы на одну минуту повидаться, чтоб передать ей своё мужество, своё решение. И тогда — на любую муку. Так думаю я уже потом, прислушиваясь к ровному дыханию спящих в камере. И тут я замечаю, что Юлия Михайловна тоже не спит и внимательно следит за мною. Я подхожу к ней, но мне не приходится ничего ей рассказывать: она и без слов всё давно поняла.

— Не делайте этого — вы погубите свою мать и погибнете сами. Это соблазн, их обычный приём — обман. Вы поступили правильно и не сомневайтесь».

В 1922 году в Советской России было расстреляно 45 священников и епископов, более 250 человек получили по приговору длительные тюремные сроки. Аресты священников шли по всей стране. Их судили в Екатеринославле, Уфе, Екатеринбурге, Рыльске, Орле, Калуге, Шуе, в Ростове-на-Дону, Иркутске, Харькове, Туле, Рыбинске, Киеве. За пять лет советской власти число кровопролитных столкновений с верующими достигло как минимум 1414 случаев.

В том же году великий философ Н. Бердяев, несколько раз посетив Государственное политическое управление, рассказывал: «Я был поражён, что коридор и приёмная ГПУ были полны духовенством. Это всё были живоцерковники. На меня всё это произвело тяжёлое впечатление. К «живой церкви» я относился отрицательно, так как представители её начали своё дело с доносов на Патриарха и патриаршую церковь. Так не делается реформация…»

Так называемое движение за «обновление» Российской Церкви (Обновленческий раскол, Живая Церковь, живоцерковничество и т. д.) возникло после Февральской революции 7 марта 1917 года. Одним из организаторов и секретарём этого движения (Всероссийского Союза демократического православного духовенства и мирян) стал священник Введенский Александр Иванович. Он же ведущий идеолог и вождь движения. Движение поддерживал обер-прокурор Священного синода В. Н. Львов. Он же издавал на синодальные субсидии газету «Голос Христа».

29 мая 1922 года в Москве создаётся группа «Живая Церковь», 4 июля её возглавит протоиерей В. Красницкий. В августе этого года председатель ВЦУ епископ Антонин отдельно организует «Союз церковного возрождения» (СЦВ), который видел свою опору не в клире, а в мирянах, способных «зарядить церковную жизнь революционно-религиозной энергией». В этом же году так называемые обновленцы получили негласную поддержку ГПУ.

Ночью 12 мая 1922 года протоиерей Александр Введенский с двумя своими единомышленниками и в сопровождении сотрудников ГПУ прибыли в Троицкое подворье, где под домашним арестом в то время находился патриарх Тихон. Обвинив его в опасной и необдуманной политике, приведшей к конфронтации Церкви с государством, Введенский в ультимативной форме потребовал, чтобы законноизбранный патриарх на время ареста отказался от своих полномочий.

15 мая делегация обновленцев была принята председателем ВЦИК М. Калининым, 16 мая официально было объявлено об учреждении нового Высшего Церковного Управления (ВЦУ). Возглавил ВЦУ, естественно состоящее из сторонников обновленчества, епископ Антонин Грановский, тут же возведённый ими в сан митрополита.

16 мая патриарха Тихона перевезли в Донской монастырь, где он находился в строжайшей изоляции, чтобы обновленцам было легче захватывать власть. А к концу года они смогли занять 20 тысяч из 30 действовавших в то время храмов.

9 августа 1922 г.

Совершенно секретно.

Отпечатано и разослано в 6 экземплярах т. т. ДЗЕРЖИНСКОМУ, ТРОЦКОМУ, СТАЛИНУ, УНШЛИХТУ, ЯГОДА и САМСОНОВУ.

Работа съезда открылась частным совещанием попов и мирян ЗАЛП с/г. Первое заседание было посвящено выяснению принципиальных вопросов, которые надлежало решить съезду.