Психология греха - Пётр Михеев

 - Меньше ушами хлопать надо, - с издёвкой сказал парень. – Или тебе, пока татуировку делали, и ухо задели?

 - Ах ты, сволочь-то! – вскрикнула Криста, в сию же секунду кинувшаяся в сторону издевающегося над ней Шейна. Но прежде чем она настигла его, Возир успел схватить её за руки.

 - Отпусти! – сопротивлялась она, - я ему не просто задену уши, я ему их оторву и ещё на моих глазах жрать заставлю!

 Девушка никак не переставала выворачиваться из хватки доктора. Из-за криков проснулись Рада и Церуго. Только Виктория продолжала спать, и Хаумея лежала без чувств, снова пробормотав что-то про рассвет кровавых искуплений.

 - Возьми себя в руки! – протяжно и с трудом сказал Возир, используя все силы, чтобы оттолкнуть девушку. Она упала, ударившись о барную стойку. Сразу стало тихо. Криста, растерянным взглядом, больше от неожиданности, чем от боли, посмотрела на кинувшего её человека.

 - Я предупредил, - отдышавшись, сказал он. Потом он обратился к Шейну, - а ты, следи за своим языком. Клянусь, ещё одно ядовитое слово от тебя, и я не задумываясь прострелю тебе ногу!

 Шейн хотел ответить, но, подумав, решил, что лучше не рисковать. Вместо этого он продолжал пристально наблюдать за доктором.

 Через несколько часов бодрствовали только трое – Возир, Шейн, и Рада, проснувшаяся из-за шума, который развели Шейн и Криста. Сама девушка, не умеющая контролировать не только то, что происходило вокруг, но и себя, так и осталась лежать на полу у стойки, где и уснула. После удара у ней болела спина, но она никак не хотела воспользоваться помощью доктора, который осознал жестокость своего поступка. Она лежала и думала о том, что все вокруг одинаковы и являются для неё врагами. Если бы не все эти люди, находящиеся вокруг неё, то она бы, скорее всего, была бы уже дома, в своей кровати, а не на этом деревянном полу, немного отдающим гнилью. Проклянув всех на свете, девушка провалилась в чёрную бездну сна.

 Шейн, которого всё же клонило в сон, стойко держался. Он внимательно следил за доктром, надеясь, что тот сделает хоть какую оплошность, которой можно было бы воспользоваться и сбежать из плена. Но у Возира не было сна ни в одном глазу. Шейн поёрзал на стуле. Он не мог понять, как же всё так получилось.Торлин же должен быть городом-призраком, в котором никто не обитает и в который никто никогда не приезжает, потому что нигде нет информации о том, где этот город располагается. Сколько ценных и старинных вещей могло быть оставлено жителями! Лёгкая добыча. Ничто не могло помешать. Если и говорить об отвернувшейся спиной удаче, то, скорее всего, это был самый яркий пример её подлости. Какова вероятность, что в один день с ним в безлюдном городе окажется ещё кто-то?

 Парень посмотрел на лестницу, ведущую в кабинет хозяина. Нет, об этом даже не стоило думать. Если он побежит наверх, в запасе у Шейна в лучшем случае окажется полминуты. За такое короткое время ему не удастся взломать замок бронированной двери, если ранее у него это не вышло и за полчаса. А если бы и получилось, то неизвестно, что ждало за дверью. Конечно, была вероятность, что там могла находиться какая-нибудь комната, в которой есть окно. Но Шейну не хотелось ставить свю жизнь на кон, потому что, всвязи с его положением, удача не собиралась радовать его своим присутствием. Что-то подсказывало - в случае провала побега, револьвер доктора сыграет свою роль.

 Он окинул взглядом зал и остановил своё внимание на Раде. Он не мог её понять. Она, казалось, ни разу не шелохнулась за всё время, начиная с той минуты, как села на диванчик. Шейну ещё никогда не встречались люди настолько сильно отрешённые от жизни. Её присутствие где-либо ничего не меняло: через несколько дней, когда все уже будут сидеть у себя дома и пытаться стереть этот день из своей жизни, легче всего будет забыть о печальной молоденькой женщине Раде Аседе. То есть, окажись она на каком-либо мероприятии или в гуще других событый, на следующий же день никто бы и не вспомнил о её существовании. Она жила в своём мире и не нуждалась в реальном, равно как и реальный мир не нуждался в ней. Если жизнь – это театр, а люди в нём – актёры, то место Рады было бы даже не в зрительном зале, а вне его, где-то за дверью. Ничто; ничто не связывало её с окружающей жизнью.

 Ресторан молчал. Но он должен был помнить те славне времена, когда люди заходили вовнутрь не для того, чтобы переждать ночь и погрузиться в себя, но для того, чтобы перекусить и отдохнуть. Кто-то мог произнести за одним из столиков первые слова любви. Кто-то делал предложения руки и сердца. Могли происходить больные разрывы. Проводились деловые встречи. Словом, бурлила обыкновенная жизнь, которую подчёркивала музыка, играющая на фоне в стиле джаза или блюза. Самый обыкновенный ресторан, который всегда радужно встречал постоянных и новых посетителей. Теперь же, хоть электричество и работало, никакая музыка не играла. Ресторан молчал. Молчал, потому что некому было слушать.

Цикл III-IX

 Хаумея открыла глаза. Её немного подташнивало, в глазах всё плыло, да и давящая тяжесть чувствовалась в голове. Она зажмурилась и еле слушающейся правой рукой протёрла глаза. Потом снова их открыла. Первое, что она увидела, это включённая люстра, светившая прямо над её головой. Девушка приподнялась. Рядом с ней сидела незнакомая молодая женщина, выглядевшая чем-то очень опечаленной. Хаумея попробовала заговорить, но смогла издать лишь слабый стон. К счастью, незнакомка услышала и повернулась лицом к Хаумее. На этом всё и закончилось. Сидевшая смотрела пустым взглядом то ли на Хаумею, то ли сквозь неё, и молчала.

 Очнувшаяся девушка услышала чьи-то негодующие голоса. Она повернула голову. Оказалось, что она находилась в здании, напоминающем ресторан. Кроме неё и молчаливой девушки присутствовало ещё шесть человек. Ей знакомы было только двое – Церуго и Шейн. Остальных Хаумея видела впервые. У барной стойки стояла, сжав кулачки, ещё одна девушка, у которой на теле виднелась большая татуировка. Ещё трое стояли рядом с дверью – двое мужчин, один из которых прижал второго к стенке и женщину, разгневанно что-то выяснявшую у прижатого к стенке. Он был весь бледным, а на лице смешались чувства страха и злобы.

 - Где моя машина? – грозно спросила Виктория. Вообще, психиатр умела держать себя в руках. Только в редких случаях она могла выйти из себя и дать волю гневу.

 - Сломалась, не работает, я не знаю, что с ней! – кричал Люк, плеваясь. В отличие от Виктории, он себя не сдерживал. Но понять угонщика можно было. Мало кто бывает спокоен, когда его шею несильно сдавливает чья-то рука, и, несмотря на то, что у терпящего обе руки свободны, страх слишком силён, чтобы что-то сделать.