Здесь и сейчас - Гийом Мюссо

По докторской привычке я проверил, как заживают раны, посмотрел, на месте ли электроды, потом датчики сердечного мониторинга, прочитал лист о состоянии больной, пристроенный в ногах постели.

Палата показалась мне коконом, защитной оболочкой, которая была мне так необходима, чтобы отдохнуть и немного прийти в себя.

Сил совсем не осталось. Я был на нуле и психически и физически. Был в отчаянии, чувствуя себя игрушкой неведомых сил, не имея возможности защититься…

Рассказ Салливана граничил с бредом, но при этом был единственным объяснением происходящего. Он мне описал все, что происходило и будет происходить со мной. Объяснение было малоправдоподобным, но другого, какое я мог бы ему противопоставить, не существовало. Разум советовал не принимать стариковский бред всерьез, интуиция подсказывала, что дед говорил чистую правду.

Я выбрал профессию, связанную с наукой, и всегда чтил только разум. Никогда не верил в Бога, избегал, как чумы, всяческой эзотерики и спиритизма. И нежданно-негаданно стал жертвой злой неведомой силы, героем фантастической истории, сродни тем, какие смотрел по телевизору в подростковом возрасте, вроде «По ту сторону реальности», «Доктор Кто», «Байки из склепа», «Калейдоскоп ужасов»…

День пролетел в один миг — доктора, сестры с уколами и таблетками, холтеровское мониторирование, аппарат искусственного дыхания.

Ближе к вечеру я написал Лизе письмо на бланке с шапкой больницы. И только успел положить его в конверт, как на пороге палаты появилась знакомая фигура.

— Салливан! Однако вы не спешили!

Дед не обратил внимания на мое замечание, осведомился, как себя чувствует Лиза, и грустно сказал:

— Я пришел с тобой попрощаться.

Я недоверчиво покачал головой.

— Что же? Я вот так и «исчезну» в вашем присутствии?

Он кивнул.

— Я помню все ощущения до последнего, — признался он, и в его голосе послышалась болезненная ностальгия. — Сердцебиение, запах флердоранжа, отчаяние, которое разрывает тебе сердце всякий раз, когда ты чувствуешь, что сейчас улетишь…

— Когда увидимся? — спросил я, стараясь не поддаться наплывающему ужасу.

— Не знаю. Примерно через год, не меньше. Отсутствуешь обычно от восьми месяцев до шестнадцати. И, признаюсь, самым болезненным для меня была невозможность назначить свидание…

— Но вы, наверное, пытались справиться с задачей, фиксировались на дате или на каком-то человеке?

— Так пишут в фантастических романах, но в реальности все иначе. Все происходит совсем по-другому. У тебя есть мой номер телефона?

Я показал ему руку, где нацарапал десять цифр.

— Запомни их, так будет безопаснее. Как только вернешься, сразу звони.

Он вытащил из кармана сигареты и одну сунул в рот. Я вскипел.

— Здесь не курят! Что вы себе позволяете? Мы уже не в пятьдесят четвертом!

Дед обиженно сунул сигарету за ухо.

— Скажи все-таки, как ты меня нашел?

Я вытащил из кармана серебряную цепочку с камеей на синем фоне, которую нашел в квартире Лизы.

Салливан улыбнулся.

— Отец подарил ее матери в день моего рождения. Я разыскал ее у себя в гарсоньерке и подарил малышке.

— Ваши родители по-настоящему любили друг друга, так ведь?

— Да, им выпало такое везение, — стыдливо признался старик.

— А что означает эта надпись? Что значит «Помни, что у нас две жизни»?

— Старинная китайская мудрость гласит: у человека две жизни, и вторая начинается тогда, когда он понимает, что жизнь всего одна.

Я понимающе кивнул.

— Вот написал Лизе письмецо! — Я протянул Салливану конверт. — Передайте ей, пожалуйста. Сможете?

— Ну, конечно!

Старик подошел поближе к окну.

— А что ты ей написал? — спросил он.

Я только открыл рот, чтобы ответить, как легкая дрожь пробежала по моему телу. Я ощутил покалывание в кончиках пальцев. Камея выпала у меня из рук. И тут меня скрутило.

Перед глазами все поплыло, но я успел увидеть, как Салливан хладнокровно рвет конверт, который я ему передал.

— Да что вы себе позволяете? Подлость какая!

Я поднялся со стула, чтобы вырвать остатки письма из его рук, но тут мои ноги подкосились, и мне показалось, что я увязаю в зыбучем песке.

— До будущего года, — сказал Салливан и сунул сигарету в рот.

Электрический разряд вспыхнул у меня в мозгу, и следом грянул гром, от которого у меня чуть не лопнули барабанные перепонки.

Я испарился.

1995. Вместо сердца граната

(…) Я поняла, что жестоко не бегущее время, а утрата чувств и эмоций. Потеря, словно их никогда и не было.

Коротко и яростно взвыла сирена.

Кузнечные мехи прерывали вздохами монотонное урчание. Скрежетало железо. Оглушительно грохотала железная дорога.

Я лежал, вытянувшись на чем-то жестком и вибрирующем. Чувствовал направленную на меня вентилятором горячую струю прогорклого воздуха. Мои зубы стучали. В голове туманилось, дышать было тяжело. Лицо горело от жара, волосы слиплись от пота. Мучительно хотелось пить. Внутри все горело.

Я уже привык к рези в глазах, к склеенным векам. Открывать их было мукой. Мне словно насыпали в них песку, а потом склеили. Все-таки я открыл глаза. Но видел не ясно, смутно. Первое, что я различил, был металлический стержень, который тянулся от пола до потолка. Я вцепился в него и поднял ватное тело.

Постепенно зрение прояснилось. Я различил сиденья, граффити, раздвижные двери.

И понял, я в поезде нью-йоркского метро.

— Откуда взялся, перец?

В вагоне сидел только бомж, вальяжно развалившись на сиденье, и три парня — черный, белый и латиноамериканец, — мелкая шпана с пивом в крафтовом пакете. Парняги — чистая карикатура, зубы со скайсами, сами в банданах, снэпбэках, толстовках с капюшонами, на шеях по килограмму цепей, футболки с Тупаком Шакуром,[24] рядом древний кассетник, откуда несется рэп.

— Тикалки небось хороших бабок стоят!

Миг, и они уже возле меня. Я стою, по-прежнему вцепившись в стойку. Кожа покрыта мурашками, затылок ломит, хочется лечь в кровать, укрыться тремя одеялами и выпить грога.

— Гони бабло и куртку!

Латиноамериканец первый поднял на меня руку. Унизительная пощечина, которой он меня неожиданно наградил.

Я, хоть и был не в кондиции, спускать ему не собирался. Тоже поднял руку, хотел вернуть полученное. Только поднимал слишком медленно. Получил кулаком в печень, а потом коленом под дых и повалился на пол. Мне на горло наступили грязной кроссовкой. Встать я не мог, и на меня посыпался град ударов: меня били ногами, плевали, осыпали бранью. Потом и нож блеснул, его приставили к моему горлу.

Кишки крутит, на глазах кипят слезы, а что я могу? Вот так они меня и ограбили. Все забрали: бумажник, деньги, паспорт, ремень, куртку, а главное, старинные дедушкины часы «Танк» от Луи Картье.

Пытка длилась не больше нескольких минут. Как только поезд остановился на платформе, парни мигом выскочили, оставив меня наедине с бомжом, который плевал и на меня, и на мою участь.

Я лежал на полу, часто дыша, как собака, и пытался собраться с мыслями. Болело у меня все. Из рассеченной брови текла кровь, губы распухли, под глазом, ясное дело, синел фингал.

«Не лучшее из прибытий…»

Я пропустил станцию, прежде чем набрался сил, поднялся и плюхнулся на откидное сиденье. Взглянул на пластиковую схему вверху вагона, понял, что я на синей линии, то есть на линии А, самой длинной из всех в Нью-Йорке. Эта линия соединяет Куинс с самой северной точкой Манхэттена. Подонки выскочили на 125-й улице, а мы сейчас проезжали 116-ю. Когда двери снова разъехались, я выбрался на платформу станции «Катедрал Парквей». На платформе ни души. Прошел через турникет, поднялся по лестнице и оказался на 110-й улице. Пройди несколько шагов, и будет дом Элизабет Эймс! Таких случайностей не бывает.

Было еще темно и довольно холодно. На тротуаре парень загружал автомат свежими газетами. Я спросил, сколько времени, он ответил: шесть, а я посмотрел дату на газете. Сейчас, стало быть, было 5 ноября 1995-го. Первую страницу пересекал внушительный заголовок:

ИЦХАК РАБИН УБИТ В ТЕЛЬ-АВИВЕ

НА МИТИНГЕ В ПОДДЕРЖКУ МИРА

Я быстренько пробежал глазами статью. Ультраправый террорист выпустил израильскому премьеру две пули в спину, «защищая народ Израиля от решений Осло». Рабина срочно отвезли в больницу, где через два часа он скончался. Тон статьи был пессимистический, будущее мирных начинаний стало сомнительным.

«Только этого не хватало…»

Я уточнил номер квартиры по почтовому ящику и позвонил в дверь Лизы.