Братья Sisters - Патрик Витт

– Ты охотник, да? Пришел за рыжей медведихой?

– Не знаю ни о какой рыжей медведице.

– Она тут поблизости обитает, эта рыжая медведиха. Мейфилд назначил награду в сто долларов за ее шкуру. Вот охотники с ума и посходили. Я видал медведиху вчера утром милях в двух отсюда. Даже выстрелил в нее, но не попал, далеко было.

– Мне ваша медведица даром не нужна. И никакого Мейфилда я не знаю.

Бородатый снова ткнул меня в ногу.

– Разве вы не с ним приехали, сукин ты сын? Разве не он в песке ковырялся?

– Это мой брат Чарли. Мы вдвоем из Орегона, едем на юг. В этих краях впервые, никого не знаем.

– Мейфилд – местный заправила. Вечно шлет сюда людей, пока я в город за припасами езжу, и они тут роются. Точно не он с тобой приехал? Мне показалось, я узнал его тупую ухмылку.

– Это мой брат Чарли. Он отправился в лес по нужде. Мы едем на юг, будем сами ковыряться в речном песке.

Я услышал, как бородач обходит Жбана и возвращается на место.

– А где инструменты? – спросил он. – Голыми руками в песке копаться будете?

– Инструменты купим в Сакраменто.

– И сразу лишитесь кучи денег. Только дурак покупает инструменты в городе.

Я не ответил, и бородач вновь ткнул меня стволом в бедро.

– С тобой разговариваю! – напомнил он.

Я не ответил, и он опять ткнул меня.

– Хватит тыкать в меня стволом, – потребовал я.

Бородач ткнул.

– Не нравится, что ли?

Ткнул еще раз.

– Прекратите немедленно.

– Иди ты со своим «немедленно»! – ответил бородатый старатель, буравя мне винтовкой измученную ногу.

В этот момент где-то в лесу треснула ветка, и старатель обернулся посмотреть. Я же воспользовался моментом и выхватил винтовку у него из рук. Бородач метнулся к деревьям. Я прицелился ему в спину, спустил курок, и… винтовка не выстрелила. Она была не заряжена. Я потянулся за револьвером, и тут из-за дерева выступил Чарли. Он как ни в чем не бывало пальнул бородатому в голову, когда тот пробегал мимо. Пулей затылок снесло, как шляпу ветром.

Я спешился и, зверея от боли в ноге, похромал к извивающемуся в конвульсиях телу. Сквозь дыру в черепе был виден залитый пурпурной кровью мозг; в складках его пузырилась пена. Каблуком я наступил прямо в отверстие и раздавил, раскурочил то, что оставалось от черепа. Сделал из него кровавое месиво, в котором при всем желании не узнаешь голову человека. Месиво чавкнуло, когда я выдернул ногу и пошел куда глаза глядят, чтобы избавиться от гнева. Чарли окликнул меня, но следом не пошел. Он знал: сейчас меня лучше оставить в покое.

Пройдя с полмили, я присел под раскидистой сосной и с силой прижал колени к груди. Я до того сильно стиснул зубы, что испугался – не сломать бы челюсть – и взял в рот кожаный чехол от ножа.

Встав на колени, я спустил штаны и осмотрел ногу. На покрасневшей, горящей коже насчиталось с полдюжины круглых отметин. Я вновь пришел в ярость. Проклятый старатель! Вот бы он воскрес – убил бы заново, только медленно. Я уже поднялся на ноги, думал: вот сейчас пойду, изувечу труп бородатого, разряжу барабан ему в пузо… Нет, нет, погоди. Штаны все еще были спущены, и я, немного успокоившись, взял родное хозяйство в кулак, стиснул. В юности несдержанность доставляла немало хлопот, и матушка посоветовала: всякий раз, когда меня обуревает ярость, сжимать в кулаке причинное место. Как ни странно, способ работал.

Совладав наконец с чувствами, я пошел обратно к реке. Внутри ощущались пустота и холод, ни капли гнева. Не понимаю, зачем стращать людей и тыкать в них оружием? Зачем вести себя, как животное? В детстве батюшка частенько угрожал мне и Чарли, гнобил матушку. Не потому ли чужая грубость выводит меня из себя?

Я нашел тоннель, как назвал его бородач. Думал, это будет полноценный проход, с высоким потолком, деревянными опорами и фонарями на крюках. Ага, как же! Узкая дыра в земле, через которую можно лишь ползать, уж точно не ходить. Располагалась она под ручьем в самом узком месте потока и в длину имела всего несколько футов. Чарли помог спрятать труп старателя под землей, и я стал водить над «тоннелем» Жбана туда-сюда, туда-сюда, пока свод не обрушился.

При бородаче ценного мы почти ничего не нашли: карманный ножик, курительную трубку и письмо, которое мы похоронили вместе с телом и которое, впрочем, успели прочесть.

Дорогая матушка!

Дни здесь тянутся долго, и мне одиноко. Конь подох, а ведь он был мне приятелем. Частенько вспоминаю твою стряпню, думаю. Наверное, скоро вернусь домой. Успел намыть пыли на две сотни долларов. Не гора золота, но пока хватит. Как там моя сестрица? Не больно-то я по ней скучаю, просто хочу знать: она вышла за того жирного? Надеюсь, он увез ее далеко-далеко! Никак не отделаюсь от запаха дыма, он въелся мне в ноздри. И я так давно ни над чем не смеялся. Матушка, надеюсь, скоро приеду обратно.

С любовью, твой родной сынок

Наверное, письмо лучше было бы отправить по назначению, однако вспомните: в гневе я плохо соображаю, разум застит черная пелена, и подобные мелочи на ум просто-напросто не приходят. Как подумаю о безголовом скелете под ручьем, так тоска берет. Я не жалею о гибели бородача, но давать волю гневу – не дело. Не то чтобы я боюсь утратить самообладание, просто смущаюсь последствий.

Избавившись от тела, мы с Чарли принялись за поиски золота. Найти его оказалось не трудно: бородач зарыл клад ярдах в двадцати от стоянки, пометив его крестом из веточек. На двести долларов золотишко не тянуло, но кто я такой, чтобы оценивать, ведь мне не доводилось иметь дело с пылью и плотными хлопьями. Мы с Чарли разделили находку пополам, и я ссыпал свою долю в старый кисет, отыскавшийся на дне седельной сумки.

На ночь Чарли устроился в палатке. Я думал присоединиться к нему, но от запаха бородача и конины, разложенной на самодельной сушилке в дальнем конце палатки, меня заворотило. Сомнительным ароматам я предпочел ночь у костра под звездами. Было холодно, однако этот холод зимней стужей не назовешь. Он кусал плоть, не трогая мускулов и костей.

Наступил рассвет, и спустя полчаса Чарли вылез из палатки. Выглядел братец постаревшим лет эдак на десять и очень грязным. Он похлопал себя по груди, выбив доброе облачко пыли, и решил, что утренняя ванна не повредит. Набрав в один из старательских лотков воды, Чарли поставил его на огонь. Отыскал в ручье место поглубже, разделся и сиганул в поток, визжа от холода.

Прошлой ночью Чарли не пил – попросту нечего было – и поблизости не ошивалось никого, кто мог бы нарушить это его нечаянное проявление радости. Братец выглядел настолько довольным, что я, сидя на берегу и видя подобное невинное счастье, даже растрогался. Будучи моложе, Чарли смеялся и радовался куда чаще, а потом мы связались с Командором, и братец мой сделался угрюмым и настороженным. Тем более грустно было смотреть, как он голышом плещется в искрящемся ручье в окружении заснеженных горных пиков. Сейчас братец ненадолго вернулся в прошлое, но пройдет немного времени, и он наденет прежнюю личину.