Газета Завтра 244 (83 1998) - Газета Завтра

За день я замучил телефонный диск, тщетно пробиваясь к Б., человеку оттуда, где меняют режимы в стране. Племянник и сын обошли коммерческие лавки нашего городка, довольствуясь все тем же мистическим пугающим эффектом от демонстрации черных филинов с часами в когтях.

Отец объявился лишь к вечеру. Непривычно озадаченный, приглушенный. Заметно обозначились старческие, потянувшиеся к ушам плечи. К прежним условиям образованная, молодая жена добавила новые требования: суженый должен оформить ежемесячное перечисление на ее расчетный счет своей ветеранской пенсии, по крайней мере, ее 75%… Что-то отцу в понимании происходящего было явно неподвластно.

- К Настеньке сейчас по пути завернул, - с нежнейшим трепетом признался он, - родня ее набаламутила и убежала. И сидит опять старуха одна, головой качает…

Не знаю, как он провел ночь, но еще светало, когда раздался звонок. На пороге был отец с телевизором в инвалидной коляске.

- Будить вас не стал, у Ивана, под вами живет, коляску взял: он каждый день в пять жену на прогулку вывозит… Пойду, верну.

Автобусы еще не ходили, получалось, он уже дважды сносился туда-сюда, прикатил через весь город телевизор! Н-да!.. Однако и ночка была у молодых!

Пояснять отец ничего не стал. Лишь сказал, энергично растопырив пятерни:

- Не та тут у вас, в Москве, старуха! Не та!

К началу рабочего дня он вернулся к прежней установке - с красными книжечками к главе администрации.

- Я свою ветеранскую, а ты свою - бахнем ему об стол!

Прежний разговор все-таки возымел действие, и отец отказался от мысли тыкать книжкой под нос.

- Да этот глава сидит там, хвост прижал! - становился я изощренным, овладевая отцовской терминологией. Это убедило. Мы отправились не в администрацию, а в паспортный стол. Я пристроился было к очереди, но тятя (ветеран!), процокав лыжной палкой о керамическую плитку, вошел прямиком в кабинет начальника. Скоро из кабинета раздался душераздирающий крик:

- Пропорю, гад!

Я опрометью бросился на голос, распахнул дверь и увидел: полный человек в форме майора милиции, вобрав в себя живот, стоит у белой стены, за креслом, а дед, неистово потрясая палкой, целится в него блистающим острием. За другим столом, в углу, также белый и прямой, как бы завис сержантик.

- Я что, дурака перед вами валять пришел?! - наступал дед. - Вова, покажи ему руку! - отец схватил меня за запястье, ткнул ладонью в глаза майора, а рядом выставил свою пятерню. - На, смотри, одна рука!

Довод действительно был неоспорим: похожи руки!

- Я не сомневаюсь, что это ваш сын, - ласково заговорил майор, выворачивая глаза на палку, - но, к сожалению, в нашем обществе пока еще существуют некоторые формальности… - теперь он умоляюще смотрел на меня.

- Отец, давай я сам с ним переговорю, с глазу на глаз, покажу ему свою красную книжечку… - все точнее улавливал я убеждающую отца аргументацию. Отец вышел. Майор, вытирая испарину, все тем же странным для представителя столь почтенной профессии вкрадчивым голосом принялся мне объяснять то, о чем я уже слышал в ЖЭУ и в суде.

- Но проще всего для вас, - дополнил он, - оформить опекунство, как на чужого пожилого человека, нуждающегося в уходе… - Майор чуть помолчал и добавил. - Не обижайтесь, но по-человечески хочу вам сказать: хорошенько подумайте, прежде чем прописывать такого папу…

На улице отец обнаружил, что паспорт его у меня, без изменений, и он все так же не может голосовать, да еще и нуждается в опекунстве:

- Дрянь тут вы все! - зашагал от меня дед размашисто и прочно.

Меж тем в центре столицы, как фаллические символы власти, уже стояли с поднятыми дулами танки. А безвестный генерал Лебедь, возглавлявший колонну, плутал в это время в коридорах власти, отчаянно пытаясь выяснить - где враг?!

Отец мой, как и весь народ, узнавал о происходящем через электронные СМИ. Он магнетически прилип к телевизору, то присаживаясь, то вскакивая с резким взмахом мухобойки и кратким комментарием: “Резинщики!”

Не стать участником событий мне показалось непростительным. Отправился в Москву. На автобусной остановке бросилось в глаза свежее объявление со знакомым размашистым почерком: “Старик 79 лет. Хожу с палочкой, но еще крепкий, пенсия большая (инв. ВОВ). Жилья нет. Ищу спутн. жизни с жил. пл. Обращ. по адресу…”

И далее - улица, дом, но нет корпуса и квартиры. Дом же у нас десятиэтажный, с шестью подъездами, а рядом, как раз под указанным номером, без корпуса, пятиэтажка… И таким вопиющим одиночеством дыхнуло это объявление - странным, необъяснимым сопротивлением чему-то!.. Сидит там старик наедине с историческими катаклизмами: ни прописки ему, ни старухи путной… Ткнется какая в его объявление - и сразу понятно: хоть и большая пенсия, а уж в маразме!.. Вернулся, по возможности не нажимая на момент склеротичности, сказал, мол, у нас ведь не просто дом номер, а еще и корпус, квартира…

- Это я специально, - проявил отец небывалую ясность ума: - Кому надо, найдет!

По пути на электричку я обнаружил еще два-три точно таких же закодированных объявления! И дальше ехал уже спокойным за отца, в дни потрясений все-таки исполненного ожидания той настойчивой, которая прошерстит два многоэтажных дома, но найдет его, еще крепкого, хотя и с палочкой…

Ночью я ввалился к другу, живущему на Арбате. Тот сидел перед включенным телевизором и транзисторным приемником и знал о происходящем лучше меня. От друга же, несмотря на поздний час, я позвонил Б. - просто набрал номер по инерции. И к полному изумлению, мне ответил его бодрый, оптимистический голос, мол, все нормально, газета будет, вот вернется шеф из отпуска, подпишет и… То ли темнил, рассчитывал на чужое ухо, подумалось мне, то ли с высоты не всегда видней?.. Там солнце, вершины слепят и не разглядеть, что здесь, внизу, все уже потекло и поплыло… Однако напряжения в ожидании развязки событий добавилось: может, ему что-то особенное известно.

К рассвету я захватил боевой люд на площади, которая скоро получила соответственное название “Свободы”, в ликовании. И так воистину романтически, чисто светились глаза! Лица были одухотворены, полны чувства значительного!.. Во многих, если не в большинстве из ратников новых свобод, угадывались представители НТР с их характерными очечками, аккуратными бородками, гладкими стрижками. Они в эти дни оказались самым революционным классом; тогда им, будущим челнокам, рыночным торговцам или даже создателям АО, наверное, мерещились честно защищенные диссертации, открытия, признание!..

Празднично гремела музыка! На высоком крыльце “Белого дома” - название, также появившееся в те дни - раскованно и грациозно танцевал парень. Восторг!.. Наиболее активные или непримиримые вскрывали люки брошенных бронетранспортеров, зарили, раздавали патроны на сувениры подоспевающим с разных концов горожанам или, точнее - россиянам.

Взял и я патрончик. Но в электричке, по пути восвояси, стал он мне мешать, как дурной знак. Да и не хотел я, чтоб он лежал у меня дома! Выкинул я его из окна в траву.

Я подходил к дому, представляя чувства отца. Как бы там ни было, советская эпоха - это вся его жизнь! Воззвания ГКЧП - еще и возвращение признания ее ценности…

- Ха-ха! - раздался все тот же мощный хлопок в ладоши, едва я раскрыл двери: - Все! Конец ГКЧП! - раскинул отец пятерни. - Ну теперь им Ельцин хвосты накрутит!..

ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЬКУ ОТЕЦ УЕХАЛ, ибо, ко всем прочим разочарованиям, у нас еще и погода “завшивела”… Объявления его еще долго висели по всему городку, шелестя на осеннем ветру отклеивающимися концами. Не поторопись он - и в нашем городке обрел бы так необходимое ему право голосовать: две старухи по этим его объявлениям все-таки приходили! Но он уже нашел себе спутницу жизни в любезных ему южных широтах, где, видимо, “той” старухи, как арбузов на бахче!

Я в его краю, под Ташкентом, оказался два года спустя. Был у меня всего день. Полуобморочный от сорокоградусной жары, нашел нужный дом, квартиру. Писем от отца не было с полгода, что не в его характере, поэтому нажимал звонок я с некоторой опаской: над годами никто не властен… Дверь открыла невысокая костистая старуха, видно, из сибиряков, которые здесь составляют большинство русского населения. На мои слова она потянула голову и подставила ухо.

- Александра Степановича! - прокричал я.

- На кладбище, - махнул она и жалостливо склонила голову на бочок.

Неужели?!

- Я сын его! Сын! Из Москвы…

Она, всплеснув руками, пошла впереди. Шагала споро, бодро.

Кладбище оказалось рядом, за ближайшими домами.

- В лихую годину родилась Авдотья Никитична!.. - раздавался над могилами, сотрясая жару и сам вечный покой, зычный знакомый командный голос. Родной.

Отец стоял во главе похоронной процессии.

- Всю жизнь она бережно хранила любовь к земле великой среднерусской Смоленщины, - взмахивал он рукой на манер полководцев, - но последний приют нашла в земле братского суверенного Узбекистана!