Прими красную таблетку: Наука, философия и религия в «Матрице» - Гленн Йеффет

Дино Феллуга

«МАТРИЦА»: ПАРАДИГМА ПОСТМОДЕРНИЗМА ИЛИ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЕ ПОЗЕРСТВО?

Часть I

«Матрицу» провозглашали первым интеллектуальным фильмом в жанре экшн и высмеивали как тупой боевик в философской обертке. Какое из этих мнений верно? В этой и следующей статье исследователи постмодернизма и научной фантастики обсуждают этот вопрос. В нижеследующей статье Дино Феллуга доказывает, что «Матрица» успешно переносит постмодернистское мышление на киноэкран.

Немногие фильмы, снятые по голливудским стандартам, так же отчетливо ссылаются на теорию постмодерна, как делает это «Матрица». В первых кадрах фильма, где появляется главный герой Нео, мы обнаруживаем, что он спрятал свою хакерскую программу в книге Жана Бодрийяра «Симулякры и симуляция» («Simulacra and Simulation») с вырезанными внутри страницами. Несмотря на все свои сложности (как в языке, так и в логике), эта работа оказала существенное влияние на современное понимание эпохи, в которой мы живем, эпохи, которая, к лучшему или худшему, получила название «постмодерн». В этой статье я вступлю в полемику с критиками, объявляющими «Матрицу» псевдоинтеллектуальным оправданием демонстрации насилия (эта позиция исследована в данном сборнике Эндрю Гордоном), и попробую серьезно отнестись к способам, при помощи которых Вачовски пытаются сохранить верность положениям бодрийяровских теорий даже тогда, когда, казалось бы, они им противоречат. Преследуя эти цели, я возьму строгий курс на некоторые основные концепции, которые сейчас используются для объяснения нашей современной эпохи постмодерна.

Отношение к теориям Бодрийяра становится особенно очевидным в режиссерском сценарии фильма. Как Морфеус сообщает Нео в вырезанной из фильма сцене: «Ты жил в воображаемом мире, Нео. Как и у Бодрийяра, вся твоя жизнь прошла внутри карты, а не на местности».[34] Эта религия имеет отношение к притче, которую приводит в эссе «О точности в науке» Хорхе Луис Борхес. Как пересказывает притчу Бодрийяр в первом предложении своего собственного труда: «…картографы Империи составили настолько подробную карту, что, в конечном итоге, она отразила местность с предельной точностью». С течением времени эта карта начинает изнашиваться, пока от нее не остается лишь несколько «лоскутов… на которых еще видны очертания пустынь».[35] Согласно же Бодрийяру, в культуре постмодерна происходит, в некоторой степени, обратный процесс: наше общество настолько доверилось моделям и картам, что мы полностью утратили контакт с реальным миром, предваряющим карту. Сама реальность начала просто имитировать модель, которая теперь предшествует реальному миру и определяет его: «Местность больше не предшествует карте и не переживает ее. Тем не менее именно карта предваряет местность — как прецессия симулякров — и порождает ее.[36] И если вернуться к притче, то сегодня перед нами территория, чьи лоскуты медленно разлагаются на всем протяжении карты. Теперь остатки реального, а не карты сохраняются кое-где в пустынях, которые принадлежат уже не Империи, а нам. Это — пустыня реального».[37]

Когда Морфеус приглашает Нео «в пустыню реального» в «Конструкторе», когда он сообщает Нео, что вся его жизнь была иллюзией, созданной компьютерной Матрицей, он в очередной раз непосредственно ссылается на сочинение Бодрийяра. Поступая таким образом, Морфеус в то же время приглашает зрителя рассматривать «Матрицу» как аллегорию наших сегодняшних условий постмодерна, ибо, по Бодрийяру, мы уже живем в «реальности», порожденной кодами и моделями, мы уже потеряли всякую связь даже с воспоминаниями о реальном.

Итак, что же в данной ситуации играет роль подобия и как «Матрица» использует эту концепцию для того, чтобы проиллюстрировать элементы нашей сегодняшней жизни в эпоху постмодерна? По мнению Бодрийяра, когда речь заходит о симуляции и симулякрах постмодерна, то: «Это уже не вопрос имитации, копирования и даже не вопрос пародии. Это вопрос замещения реального его же символами».[38] Бодрийяр не просто говорит о том, что культуре постмодерна присущ искусственный характер, поскольку идея искусственности все еще требует присутствия некоторого ощущения реальности, на фоне которого можно было бы отличать фальшь. Скорее, Бодрийяр считает, что мы начисто лишились способности осмысливать различие между естественным и искусственным.

Постмодернисты приводят примеры того, как едва уловимым образом язык удерживает нас от доступа к «реальности». Сам язык, необходимый нам для общения и даже для мышления, в то же время является продуктом идеологии и ее источником (взять, к примеру, способы, при помощи которых наделенный грамматическими родами язык вводит шаблонные отличия между мужчинами и женщинами). Раньше считалось, что идеология скрывает правду и представляет собой «ложное сознание», мешающее нам, по словам марксистов, видеть подлинные механизмы государства, экономических сил или господствующих групп, которым принадлежит власть. С другой стороны, постмодернизм склонен понимать язык и идеологию как основу нашего восприятия реальности. Согласно этой точке зрения, быть свободным от идеологии невозможно, по крайней мере это освобождение нельзя выразить языком. Из-за того что мы доверяем языку структурировать наше восприятие, любая репрезентация реальности всегда будет изначально несвободна от идеологии. В этом отношении человечество не может не смотреть на мир через идеологические линзы. Следовательно, идея об истине или объективной реальности теряет всякий смысл. По мнению некоторых постмодернистов, реальность всегда была ненастоящей; другие теоретики постмодерна считают, что период, начавшийся примерно после Второй мировой войны, символизирует собой радикальный разрыв, на протяжении которого различные факторы еще больше отдалили нас от «реальности», чем раньше. В число этих факторов входят:

• Культура средств массовой информации. Современные средства информации (телевидение, кино, журналы, рекламные щиты, Интернет) заинтересованы не только в предоставлении информации или сведений, но и в истолковании наших самых сокровенных вещей нам самим, тем самым заставляя нас оценивать друг друга и мир сквозь линзы образов самих массмедиа. Таким образом, мы покупаем товары не потому, что они действительно нам нужны, а под воздействием желаний, которые все больше и больше определяются рекламой и коммерческими образами.

• Меновая стоимость. Согласно Карлу Марксу, вхождение в капиталистическую культуру означало, что мы перестали думать о приобретаемых товарах в смысле потребительной стоимости, то есть в смысле реальной пользы, с которой можно использовать данную вещь. Вместо этого все стало переводиться в другую плоскость: сколько это стоит и на что это можно обменять (меновая стоимость продукта). С появлением денег как «всеобщего эквивалента», при помощи которого в нашей жизни измеряется все, вещи утратили свою материальную реальность (применение в реальном мире, пот и слезы рабочего). Мы даже стали думать о собственной жизни в денежном измерении, а не в плане реальных вещей, которыми обладаем: сколько стоит мое время? Как мое расточительное потребление определяет меня как личность?

• Индустриализация. Поскольку используемые нами вещи в огромной степени являются продуктом сложных промышленных технологий, мы теряем связь с реальностью, лежащей за товарами, которые мы потребляем. Простой иллюстрацией данного вывода является тот факт, что большинство потребителей понятия не имеют, как покупаемые ими продукты соотносятся с реальными вещами. Сколько людей сможет опознать в природе растение, от которого были получены кофейные зерна? И, по контрасту, кофейни «Старбокс» все больше становятся неотъемлемой чертой наших городов.

• Урбанизация. Продолжая осваивать земной шар, мы утрачиваем связь с природой. Даже дикая местность сегодня понимается как «защищенная», и под этим подразумевается ее отличие от урбанизированной «реальности». Нередко здесь фигурируют признаки, указывающие на то, насколько «реальна» эта незаселенная местность. Все больше и больше мы ожидаем определенного знака («Смотри, природа!»), предшествующего нашему доступу к природе. В таком случае можно сказать, что признаки человеческой цивилизации функционируют подобно вирусу, причем не только в том смысле, который вкладывал в это Уильям Берроуз (ему принадлежит авторство фразы «язык — это вирус»), но и в том смысле, который имел в виду агент Смит, разговаривая с Морфеусом во время допроса последнего.

Бодрийяр утверждает, что из-за этих «условий» постмодерна мы потеряли всякое ощущение «реальности». «Симулякры» предваряют каждый наш доступ к «реальному» и, таким образом, определяют нашу реальность, отсюда и появляется выражение Бодрийяра «прецессия симулякров». «Матрица» превосходно иллюстрирует эту идею, выражая ее в буквальной форме: подключенные к имитационной программе люди знают факты о своей культуре и «реальности» лишь в виде компьютерной программы, потому что реальность, на основе которой эта программа изначально действовала, больше не существует. Получается почти дословно: «Местность больше не предшествует карте и не переживает ее». Людям известна лишь карта или модель.