Сталин - Дмитрий Волкогонов

Я чувствую себя внутренне снова свободным после того, как пришел к этому решению. Сотрудничество с Советским Союзом, при всем искреннем стремлении добиться окончательной разрядки, сильно тяготило меня. Ибо это казалось мне разрывом со всем моим прошлым, моим мировоззрением и моими прежними обязательствами. Я счастлив, что освободился от этого морального бремени.

21 июня 1941 года

Адольф Гитлер".

Даже в последние часы, когда пружина германской военной машины была до предела сжата и готовности совершить свой роковой прыжок, у Сталина еще теплилась надежда, что страшное столкновение удастся (хотя бы на несколько недель!) оттянуть. Но Берлин молчал. Там решили, что время дипломатических жестов закончилось. Пришло время говорить на языке войны.

Роковые просчеты______________________________________

Двери войны по мере ее приближения как бы открывались все шире и шире. К началу нашествия они были гигантскими: от Ледовитого океана до Черного моря. Запереть их наглухо уже было нечем. Сталин до последнего момента надеялся на свою прозорливость. Еще за месяц до начала войны он в узком кругу сказал:

- Пожалуй, в мае будущего года (т.е. 1942 г. - Прим. Д.В.) столкновение станет неизбежным.

Но чем больше приближался роковой день, тем становилось яснее: война на пороге, а страна и армия еще далеко не готовы к решающей схватке с Гитлером. Хотя нужно сказать (тем более что порой об этом забывают), накануне войны спешили сделать как можно больше для укрепления боевой мощи армии. Так, в соответствии со специальной директивой Генерального штаба, направленной в войска 13 мая 1941 года после совещания у Сталина, началось выдвижение ряда объединений и соединений из внутренних округов в приграничные районы (16, 19, 21, 22-я армии). Согласно постановлению Политбюро ЦК ВКП(б) от 21 июня 1941 года, большая часть этих объединений должна была составить группу резерва Главного Командования. Однако объединения, естественно, не смогли прибыть в указанные районы до начала боевых действий674.

Сталин одобрил, учитывая взрывоопасную обстановку, досрочный выпуск военных училищ. Молодые командиры и политработники, как правило, без отпуска, сразу же направлялись в войска, где был их значительный некомплект. После долгих колебаний Сталин решился и на такую крупномасштабную акцию, как призыв около 800 тысяч запасников, благодаря чему была укомплектована 21 дивизия в приграничных округах. К сожалению, эти шаги были сделаны лишь за две-три недели до начала войны...

Приказом наркома обороны от 19 июня войскам ставилась задача по маскировке аэродромов, парков машин, баз, складов, по рассредоточению самолетов на аэродромах. Но приказ только-только начал выполняться... Вывод полевых пунктов управлений армий начался также лишь накануне войны. Правильные, необходимые мероприятия безнадежно запоздали. Но и на них Сталин шел очень неохотно, часто подчеркивая свою навязчивую идею, что все "эти шаги могут спровоцировать германские войска". Тимошенко, Жукову порой приходилось докладывать Сталину тот или иной вопрос по два-три раза, добиваясь одобрения мер оперативного характера. Председатель Совнаркома, соглашаясь с военными, где-то в глубине души все еще надеялся, даже верил, что Гитлер не решится вести войну на два фронта. Но он никак не хотел понять: настоящего второго фронта на Западе не было! В своих выступлениях Сталин не раз повторял одну и ту же мысль: немцы должны извлечь уроки из своего поражения в первой мировой войне. Воевать на два фронта - безумие! Но и безумие может быть реальностью. Ведь в истории господствует не цикл в виде круга, а спираль, уходящая в бесконечность. Сталин, придерживаясь очевидной прямолинейной, одномерной логики, глубоко заблуждался. Никто, однако, не мог даже подумать о том, чтобы поправить "вождя". Ведь уже все привыкли к его "непогрешимости".

Понимал ли Сталин в июне 1941-го, что в последние годы им и его окружением были допущены серьезные политические и военно-стратегические просчеты? Об этом можно только догадываться. Хотя позже, в беседах с Черчиллем, Жуковым, а после войны, как мы помним, в своем выступлении на приеме в Кремле в честь командующих фронтами он нашел в себе силы в общих чертах сказать об ошибках и просчетах, которые допустило правительство. Не он, а правительство! Но и в этих случаях Сталин ни разу не сказал, что это были прежде всего его собственные ошибки. На это он уже давно был не способен.

Природа ошибок кроется не только в неверных расчетах, неоправдавшихся прогнозах, злой воле агрессора. Все это, разумеется, было. Главная же причина просчетов, ошибок, непростительных промахов коренится, подчеркну еще раз, в ущербности Системы, в единовластии. Трудно винить наркомов, Главный Военный Совет, когда уже сложился образ "непогрешимого и мудрого вождя". Любое принципиальное несогласие с той или иной его концепцией, точкой зрения вполне могло быть расценено как "непонимание", "противопоставление", "политическая незрелость" со всеми вытекающими отсюда последствиями. У всех были свежи в памяти политические процессы, на которых было подсудно все: позиция, занятая при подписании Брестского мира; знакомство, допустим, с Я. Петерсом, комендантом Кремля, а значит, участие в подготовке "дворцового переворота"; встреча за рубежом с официальным лицом - естественно, "передача шпионских сведений" и т.д.

Хотя Сталин, субъективно, ставил перед страной, партией, казалось бы, благие цели, их реализация и осмысление не были выстраданы коллективным разумом, не явились результатом противопоставления различных точек зрения. Своим единовластием, "непогрешимостью", безапелляционностью выводов "вождь" невольно перекрывал каналы поступления объективной информации, оригинальных предложений, нестандартных решений. Ему, как правило, говорили то, что он хотел слышать. Часто пытались угадать его желания. Отсутствие демократической и истинно коллегиальной формы выработки и принятия ответственных решений обедняло, ограничивало интеллектуальные возможности власти.

В угоду "вождю" все дружно говорили о "непобедимости Красной Армии", об "усилении в Германии пролетарских настроений", о том, что внутренние трудности капиталистических стран "подорвут их изнутри". Об этом писала печать, вещало радио, утверждали теоретики. Например, академик Е. Варга, которого Сталин ценил и даже не раз беседовал с ним, в своем докладе в Военно-политической академии им. Ленина 17 апреля 1941 года утверждал, что сейчас "возникает вопрос - будут ли в этой войне победители и побежденные или война затянется так долго, что ни одна из воюющих групп не сможет победить другую?". Интересы СССР, утверждал Варга, "требуют сохранения мира до тех пор, пока не назреет революционный кризис в капиталистических странах". Дальше академик делал вывод чисто в троцкистском духе (но раз это говорил не Троцкий, то Сталин не возражал): "Если создастся такая ситуация, что в некоторых странах в результате войны возникнет революционный кризис, буржуазная власть будет ослаблена и пролетариат захватит власть в свои руки, то Советский Союз должен будет пойти и пойдет на помощь пролетарской революции в других странах"675.

В этих взглядах, которые были широко распространены, явно переоценивались силы СССР и Красной Армии, читались настроения времен гражданской войны стремление вызвать мировой революционный пожар. Однако нужно сказать, что и в то, культовое время, были трезвомыслящие, мужественные личности. Так, например, в 1940 году группа ученых из Военно-политической академии им. Ленина подготовила записку "О военной идеологии", с которой ознакомился и Сталин. Наряду с традиционными для тех лет тезисами в документе были смело изложены некоторые "еретические" вопросы. Авторы записки остро поставили вопрос о причинах неудач в советско-финляндской войне: низкая культура военных кадров, ложные пропагандистские установки (лозунг о "непобедимости" Красной Армии), "неправильное освещение интернациональных задач Красной Армии". Подчеркивалось, что глубоко "вкоренился вредный предрассудок, что якобы население стран, вступающих в войну с СССР, неизбежно и чуть ли не поголовно восстанет и будет переходить на сторону Красной Армии". Разговоры "о непобедимости ведут людей к зазнайству, верхоглядству и пренебрежению военной наукой; в области техники - к отставанию, в области военной теории - к однобокой разработке одних видов боя в ущерб другим". В том, что касается технической мощи, наша пропаганда, писали дальше авторы записки, на "ложном пути шапкозакидательства". Нельзя "возводить в степень культа" опыт гражданской войны. "Не следует считать отступление в соответствующих условиях позором, нужно учить людей не только искусству наступления, но и организованному отступлению, когда этого требует обстановка". Нужно "гибче, быстрее делать выводы из того нового, что вносит в военное дело современность". В записке указывалось, что в "полном загоне находится дело изучения иностранной военной мысли". Не популяризируются лучшие традиции русской армии. "Всех русских генералов до недавнего прошлого скопом зачисляли в тупицы и казнокрады". Опыт боев Красной Армии у озера Хасан, на реке Халхин-Гол, в других местах "неизвестен начальствующему составу. Материалы об этих боях лежат под спудом в Генеральном штабе". Записка объемом в тридцать пять страниц дает не только критический анализ положения дел в Красной Армии, развития советской военной мысли, но и содержит немало конструктивных идей, заслуживающих пристального внимания. Однако резолюция "вождя" была более чем краткой: "В дело"676. Судьба авторов записки мне неизвестна, хотя ясно, что едва ли записка могла понравиться Сталину и Ворошилову.