Путь теософа в стране Советов: воспоминания - Давид Арманд

У них сравнительно всё не плохо. Нюра сумела справиться с Алёшей, нашла Нинин адрес. Нина съездила за Галей, которая тотчас вернулась к сыночку. Но Нюра, дико испугавшись событий, попросила расчёт, хоть с Алёшей прощалась со слезами.

Мы взяли к себе четырёхлетнюю Марьяну, которая после ареста Маги осталась у чужих людей.

Единственное, что меня беспокоило, это завод. Но в цеху меня встретили просто даже хорошо и сочувственно, внимательно. Оказывается, я обязан был своему быстрому освобождению именно заводу. ГПУ запросило мою характеристику, и мой на редкость осторожный заместитель Болховитинов, дрожа, как заячий хвост, всё-таки написал мне самый лестный отзыв, из которого можно было понять, что цех остановится, если меня не выпустят.

Через две недели выпустили Тамару Аркадьевну, через месяц — Магу.

Забегая вперёд, скажу, что добрая, самоотверженная, прекрасная Ирина Алексеевна из-за своей твёрдости и порядочности, а главное — прямоте, получила пожизненный срок концлагеря. Она досидела до Ежова, это была беда. Здесь уже не было спасения. Она пересидела всю войну и там умерла, не дождавшись смерти Сталина.

Всё это нас всех, уважающих и любящих её, невероятно огорчало.

Дома у нас всё было хорошо.

Но бедная Галочка, как она за эту неделю осунулась, побледнела. Глаза стали какими-то грустно-вопросительными.

Зато Алёнька по-прежнему радовался жизни. Его радовало всё, он мог часами заниматься даже клочком бумаги, сминая её и расправляя. За эту одну неделю он сильно изменился, вырос и даже стал проявлять свой характер. Иногда упрямился, и его ничем нельзя было убедить. В таких случаях Галя ему говорила, как когда-то в моём детстве няня говорила мне: «Уйду от тебя!» Впрочем, она никогда не добавляла, как няня Груша: «…и больше не приду!» Тут уж Алёнька быстро сдавался. Любопытно, что он этот разговор хорошо запомнил, и через год-два сам говорил, когда был чем-либо недоволен:

— Уйду далеко, Аля, я. Так он называл себя.

Он нас постоянно забавлял и смешил своими репликами. Как-то, сидя на окне и глядя на улицу, он впервые увидел снег и сказал:

— Как много соли рассыпали!

Его высказывания были оригинальны, и мы стали их записывать. У нас накопилось несколько толстых тетрадей, заполненных его изречениями, которые мы слышали лет до пяти. Например, после посещения зоопарка он спросил:

— Мам-Галь, аблизян это людь?

— Мне жжалко рыбку. У неё только голова и хвостик. Как же ей бегать и в игрушки играть?

— Я не понял, что такое небо.

— А транвай кто везёт? Мотор? А меня тоже мотор? А я не вижу, где… А корову кто движет?

— Мам-Галь, сделай одно глазо… (то есть встань в профиль). Я посмотрю.

— А в какой стране Африка живёт?

Тут папа подаёт реплику:

— Да он обогнал меня, отца. Он родился географом. А я-то только мечтаю им стать!

— А что это «куртура?» — Подумав: — Ну, я и сам знаю. Это зоопарк!

В трамвае кондуктор объявила:

— Следующая остановка Таганка!

Алёша громким голосом ей возразил:

— Паганки только в лесу бувают!

Мой кратковременный арест всё же имел последствия. Меня сняли с заведования цехом, чему я был чрезвычайно рад.

Правда, рабочие цеха высказывали недовольство. Но сделано это было довольно деликатно. Мне сказали, что было бы хорошо, чтобы я сосредоточил свои усилия на проектировании и постройке новой гальванической мастерской, что, кроме меня, этого никто не сделает. Кроме того, якобы Китаенко выразил желание вернуться на пост заведующего цехом. Мы-то все, впрочем, знали, что Китаенко перевели на его прежнюю должность без его согласия.

Меня назначили на должность старшего мастера гальванической мастерской. Как же бесконечно рад я был освобождению! Цех меня подавлял, а работать под начальством Китаенко для меня было одно удовольствие. Конечно, снижение в должности означало уменьшение зарплаты, но это можно было пережить.

Я с головой, как говорится, ушёл в постройку мастерской. Это же был рецидив настоящей инженерной работы. Это значило, что «щуку бросили в реку».

Завод отвёл мне большое светлое помещение на первом этаже, где-то в конце нового корпуса. С большим трудом я раздобыл большое количество литых базальтовых кирпичей, из которых выложил гальванические ванны. Для постройки этих ванн я вместо цемента удачно применил кремнефтористый натр, разведённый на жидком стекле. Химикат этот я украл; достать иным путём было невозможно, а заводоуправление всегда приветствовало этот метод.

Получилась абсолютно прочная конструкция, не боявшаяся ни кислот, ни щелочей, ни высоких температур, ни особенно низких, а также механических ударов. Это вам были не старые деревянные ванны, покрытые свинцом, постоянно дававшие течь.

Расположены были мои ванны в порядке технологического процесса: отмывка в каустике, промывка в воде, травление, опять промывка в воде, затем далее разветвлено: оцинковка колокола, барабан, кадмирование, меднение, никелировка, серебрение. В особых комнатах помещалось особо вредное хромирование, мощный умформер и распределительные щиты, лаборатория, конторка и кладовка, где хранились боеприпасы для кухни ведьмы: соляная и серная кислоты, царская водка, каустик, цианистый калий и так далее.

В ванне я уложил перфорированные трубы со сжатым воздухом, на тяжёлых операциях установил кошки и, главное, все ванны обвёл коробами, соединёнными с вентиляционными трубами для отсасывания вредных испарений. Особенно заботливо эта операция производилась в хромировочном отделении, где поднимавшийся от ванны хромовый ангидрид вызывал у хромировщиков профессиональное заболевание — у них проваливалась носовая перегородка и ноздри соединялись. Предметом моего внимания была и никелировочная, работавшая на цианистом калии. Один запах от него вызывал дурноту и головную боль. Казалось, что от ванны исходила смердящая вонь смерти. И вот я уловил и направил в трубы весь этот «букет моей бабушки». Под крышей на железных переводах были установлены мощные всасывающие моторвентиляторы, которые могли обеспечить чистый воздух в самом пекле Вельзевула.

У входа я поставил пескоструйную камеру и пистолеты для шоонирования — покрытия деталей тонким слоем расплавленного металла.

Я очень гордился своей новой мастерской. В ней был применён ряд технических новинок. Скоро слух о ней распространился, и ко мне зачастили, чтобы посмотреть и поучиться, представители других заводов из Москвы и из провинции.

Когда мастерская начала работать, для рабочих началась новая эра. Вместо мрачных, тесных сводов церковных приделов они попали в светлые просторные помещения, где полы были выстланы метлахской плиткой, а стены — стеклянными изразцами.