Страницы моей жизни - Моисей Кроль

Но достижениями Общинного совета и его комиссий далеко не исчерпывался актив еврейской общественности в Харбине. Партийные организации и даже группы в свою очередь проявляли свою творческую энергию в самых разнообразных формах. С особым жаром, я сказал бы, даже с пафосом вели культурно-просветительскую и политическую работу сионисты. Их лидеры, доктор Кауфман и Равикович, были неутомимы. Сионистский партийный центр уделял особенное внимание политическому воспитанию молодежи: ее интерес к сионистической проблеме и к Палестине поддерживался лекциями, докладами, торжественным соблюдением еврейских праздников и т. д. Харбинские сионисты издавали еженедельный журнал «Еврейская жизнь», который не блистал литературными талантами, но все же по мере сил его сотрудников освещал местную жизнь и трактовал общие еврейские проблемы, конечно, всегда в свете сионизма и исходя из сионистической идеологии. Руководство занятиями в гимназии, о которой я писал выше, было также в руках сионистов.

Развили также весьма интенсивную деятельность бундисты. В Харбине еврейских рабочих было очень немного, поэтому сфера влияния бундовской организации была весьма ограничена. Все же политический и общественный удельный вес бундистов в Харбине был весьма значителен, благодаря тому что лидеры этой организации, Л.Д. Эпштейн, Маиофес и другие, с большой энергией, настойчивостью и знанием дела отстаивали свои идейные позиции и весьма успешно вели свою пропаганду. Бундисты также имели свой клуб, «ималдаг», где читались доклады и лекции на самые жгучие темы, а также происходили дискуссии, привлекавшие очень много публики.

Так, представители двух партий, имевших в дореволюционной России такой большой резонанс в широких кругах еврейского населения и ведших за собою огромные массы преданных им последователей, продолжали свою деятельность на Дальнем Востоке, на чужбине, где евреев была сравнительно горсточка. И это было возможно только потому, что харбинские евреи сохранили нетронутыми и дух, и психологию, и навыки, и чаяния, коренившиеся у них на прежней родине, в России.

Не могу не отметить, что, несмотря на острые антагонизмы, существовавшие между харбинскими сионистами и бундистами, и несмотря на партийные пристрастия, которые нередко проявляли друг к другу и те и другие, ко мне обе стороны относились с большой терпимостью. Эта терпимость заходила так далеко, что харбинская сионистская молодежь предложила мне прочесть цикл лекций «о сущности социализма», а бундовский центр попросил меня прочесть в их клубе несколько лекций о национальной автономии. Само собой разумеется, что я с величайшей охотой пошел навстречу и сионистам и бундовцам, и должен сказать, что с особенным чувством вспоминаю, какую благодарную аудиторию я имел в лице бундовской публики и в лице юной сионистической молодежи.

Так вошел я в харбинскую жизнь. Прошлое, с его борьбой, с его редкими удачами и большими поражениями, с его радостями и печалями, с его великой надеждой скоро увидеть Россию свободной и счастливой, – все это невозвратно ушло. Будущее было неизвестно. Оставалось настоящее. Надо было взять его таким, какое оно есть. Мне повезло: моя редакторская работа шла успешно, адвокатская практика разрасталась. Приобщился я также к общественной работе. Мог ли я требовать большего в условиях харбинской жизни?

* * *

Первые месяцы 1919 года, таким образом, прошли у меня в напряженной работе, которая поддерживала во мне бодрость духа и давала значительное нравственное удовлетворение. Тяжело очень я переносил разлуку с семьей, главным образом потому, что я не знал, сколько времени она продлится. К счастью, я получал от жены довольно часто письма успокоительного характера. Жизнь их текла нормально, никто их не тревожил. Жена мужественно продолжала свою общественную работу и в качестве гласного Иркутской городской думы, и как товарищ председателя областного комитета Союза городов. Занимала она также платную должность секретаря иркутского отдела Центрсоюза, что ей обеспечивало хотя и скромный, но постоянный заработок. Так шли месяцы. Наступило знойное харбинское лето, которое даже старожилы с трудом переносили. В судебных учреждениях темп работы сильно замедлялся, и адвокаты начали разъезжаться на отдых, кто на дачи, а кто на курорты китайские и даже японские. Стал и я подумывать об отдыхе, в котором я нуждался после всех треволнений, пережитых мною в течение полного драматических событий 1918 года. Естественно, что я должен был прежде всего решить вопрос – куда ехать. Это была нелегкая задача, но решение ее пришло с совершенно неожиданной стороны – от жены. В пространном письме она мне сообщила, что наша младшая дочь перенесла очень тяжелый плеврит и что врачи советуют увести выздоравливающую на известный забайкальский курорт Дарасун, где горный воздух, горячее солнце и сосновый лес представляют собою идеальные условия для быстрого восстановления сил крайне ослабевшей от продолжительной болезни девочки. Не преминула жена подчеркнуть в своем письме, что, по наведенным ею справкам, я тоже могу спокойно ехать в Дарасун – никакая опасность мне там не грозит.

Должен сознаться, что как я не был огорчен сообщением о перенесенной моей девочкой болезни, радостная мысль о том, что я скоро увижу и жену и детей, взяла верх над огорчением. В несколько часов я собрался в путь, а через два дня я имел счастье заключить в свои объятья и жену и обеих дочерей.

Потекли чудесные дни нашей совместной жизни.

Дарасун славился своими углекислыми источниками. Это был казенный курорт, который сдавался в аренду с торгов. Там имелся хорошо оборудованный ванный корпус, и обитатели курорта могли в летний сезон под наблюдением специального курортного врача проходить курс лечения углекислыми ваннами. И я, и вся моя семья постарались взять от курорта все, что он мог дать. Младшая наша дочь проводила почти весь день под открытым небом, благо погода стояла великолепная; по предписанию врача девочка принимала ежедневно солнечные ванны, и ее здоровье, к нашей большой радости, восстанавливалось с необычайной быстротой. Жена и я принимали углекислые ванны, которые действовали на нас необыкновенно благотворно. Мы старались не думать о будущем, чтобы не омрачать глубокой радости нашей совместной жизни. Иметь возможность проводить все время с семьей и уделять ей все мое внимание, быть в состоянии в большом, как и в мелочах, ежечасно проявлять всю силу своей привязанности и к жене и к детям – это было то бесконечно ценное, которое дарило мне мое пребывание в Дарасуне. Раньше мне такой случай почти никогда не представлялся, так как я всегда бывал очень занят и даже в летние месяцы мог отдавать семье лишь весьма короткие свои досуги.