Сборник статей и интервью 2009г (v1.22) - Борис Кагарлицкий

Австралийский правовед Эндрю Фрейзер полагает, что в этих размышлениях Хабермаса нашли выражение те надежды, которые и сформировали постмарксистское мировоззрение[33]. Нас пытаются убедить, что с реакционными ценностями может совладать правительство, практикующее социальную инженерию, которое выступит против того, что Хабермас называет «психологическими остатками прошлого». Хотя постмарксистские левые еще сохраняют определенные коммунистические ритуалы - скажем, отрицают преступления Сталина и Мао, заявляют о готовности насмерть биться с фашистами и протестуют против американских корпоративных интересов - по меньшей мере часть этих ритуалов приобрела поверхностный характер. В англоязычных странах у левых наличествуют, в той или иной степени, те же самые ритуалы. Так, выяснилось, что американская пресса благожелательно встретила автобиографию престарелого британского коммуниста Эрика Хобсбаума «Эпоха крайностей» (The Age of Extremes) [На самом деле это - не автобиография Эрика Хобсбаума. Книга «Эпоха крайностей» является как бы дополнением к знаменитой трилогии Хобсаума, посвященной истории XIX столетия. Несмотря на то, что сам Хобсбаум изредка позволяет себе вспоминать его личные впечатления о минувших событиях или рассказать некоторые автобиографические данные, все же упоминаемая книга представляет собой биографию исторических событий ХХ века. - Примечание научного редактора.], а NewYork Times расшаркивается перед ностальгическими заметками бывшей коммунистки Вивьен Горник[34]. Все это говорит о том, что левые ценности все еще в чести, но называть их марксистскими означает приписывать им излишнюю теоретическую значимость. Литературные свидетельства былой коммунистической солидарности или демонстрации в память Розенбергов, организуемые в годовщину их казни как советских шпионов, - все это имеет отношение к ностальгии и социальным догмам, а не к идеям Маркса.

В пятой главе рассматривается постмарксистское левое движение как форма усеченной политической религии. Подобно коммунистическим и фашистским идеологиям и практикам, постмарксизм демонстрирует все свойства постхристианской политической религии. Он подчеркивает радикальную поляризацию между мультикультурным Добром и ксенофобным Злом, и готов применить силу для подавления всех грешных. Подобно более старым политическим религиям, постмарксизм также претендует на знание пути в будущее, в котором будут сметены остатки неправедного (все еще отчасти буржуазного) общества[35]. Подобно фашизму и коммунизму, постмарксизм рассматривает буржуазные институты, и прежде всего нуклеарную семью [классическую семью середины ХХ столетия, состоящую из работающего отца, домохозяйки-матери и двух-трех детей. - Примечание научного редактора.] и закрепленные традицией гендерные роли, как концентрированное зло, которое предстоит уничтожить.

Нынешние левые играют и с христианскими сюжетами, которые они вплетают в постхристианский политический гобелен. Подобно межвоенным тоталитарным движениям, они осуществляют «сакрализацию сферы политики», причем действуют здесь единственно возможным образом - присваивая и перекраивая христианские образы и мифы. И это не должно нас удивлять. После тысячелетий христианского образования и христианской культуры единственно возможным источником образов и содержания для постхристианских политических религий оказываются умы и практики тех, на кого они намерены оказывать влияние. В Европе призыв к христианским обществам помнить об общей ответственности за Холокост опирается на прочную веру христиан в первородный грех. Во Франции христианские памятники святым заменены постхристианскими (и постреспубликанскими) памятными знаками страданий (и национального позора), plaques commemoratives [мемориальные доски (фр.) - примечание переводчика], особенно в Париже и в тех местах, где арестовывали жертв нацизма или откуда их депортировали[36]. В США происходит нечто подобное - под эгидой государства. Если в государственных учреждениях Рождество было превращено в «праздничные дни», а тех, кто нарушит приказ государства об уступках в пользу чуткости, ждут серьезные наказания, то для учащихся и государственных служащих новый сакральный календарь начинается в январе, открывается днем рождения Мартина Лютера Кинга и продолжается месячником истории черных и месячником истории женщин. Эти обязательные ныне празднества пропитаны религиозными чувствами, включающими сожаление о страданиях невинных, ставших жертвами несправедливого в прошлом общества, и сострадание к застреленному Кингу, который в постпротестантском обществе, пожалуй, является ближайшим подобием Че Гевары, этого святого посткатолического общества. В таких праздниках государственная бюрократия в силу своей роли в социальной инженерии и работы в качестве наставника нравственности выступает как искупитель-реформатор. Ассоциируемые с этим режимом планировщики и просвещенные судьи, упоминают о них или же нет, оказываются героями социального преобразования, с которых демократические граждане будто бы должны брать пример[37].

Но перспективы политической религии ограничены ее склонностью к самоликвидации. Мультикультуралистская идеология постмарксистов, как обосновывается в моей книге о мультикультурализме, затея противоречивая и подрывает собственные цивилизационные основы. Прежде всего, упор на массовую иммиграцию из стран Третьего мира как способ «обогатить» опыт народов Запада делает надежды затеявших этот эксперимент сохранить то, что они строят, весьма призрачными. В Европе рождаемость не обеспечивает воспроизводства населения, и она намного ниже, чем у тех групп, импортом которых в свои страны мультикультуралисты намерены их обогатить, а шансы на то, что новые этносы удастся сделать полноправными членами буржуазного христианского общества, кажутся еще менее обнадеживающими. Заметьте, что процветавшие в 1930-х и 1940-х годах политические религии делали ставку на плодовитость, что и понятно. Как строить новое общество в отсутствие людского изобилия? Наконец, бюрократический подход к этой культурно-политической затее не позволяет постмарксистской религии прийти к устойчивому харизматическому лидерству. Постмарксизм прямо-таки зияет отсутствием этой отличительной характеристики межвоенных политических религий. Поборниками нового режима являются преимущественно скучные, безвредные чиновники, судьи или парламентарии, пытающиеся добиться поддержки феминисток, иммигрантов и гомосексуалистов. Здесь просто нет места мужественным и воинственным лидерам прежних, куда полнее разработанных политических религий.

При всем при том полезно помнить о взаимопересечениях двух традиций сакрализованной, трансформационной политики. В своих антибуржуазности, антихристианстве и готовности играть религиозными символами, а также в своей нетерпимости к любому социальному пространству, которое оказывается для них недоступным, старые и новые формы политической религии похожи, и этот момент достоин изучения. Хотя политическая религия лишь ограниченно применима в нашей ситуации, она позволяет лучше понять ситуацию постмарксистских левых.

Здесь, пожалуй, необходимо сделать заявление, которое не понадобилось бы в условиях более беспристрастного дискурса. В этой книге вы не встретитесь с отрицанием того факта, что в Европе и других местах правые экстремисты отнюдь не редкость. К сожалению, в европейских обществах есть и скинхеды, и неонацисты, и время от времени они учиняют акты вандализма. Более того, группы, способные сыграть конструктивную роль в привлечении внимания к мнениям, не представленным парламентскими партиями и не поддерживаемым насаждающими политкорректность органами правопорядка, включают порой крайне неприятных господ. Немецкая Национал-демократическая партия (НДП), пожалуй, поднимает полезные вопросы о последствиях исламской иммиграции и об эксцессах антинационалистической политики, которых респектабельные партии предпочитают не касаться, но ее исторический багаж не может не тревожить. В речах председателя НДП Удо Войта после внушительного успеха его партии, набравшей в сентябре 2004 года на выборах в Саксонии 10% голосов избирателей, содержались тревожащие упоминания о Гитлере как о «великом государственном муже».

Но эта книга пытается подчеркнуть, что восхождение к власти постмарксистских левых заблокировало демократический протест и возможность автокоррекции политики, если в этой автокоррекции усматривают отсутствие политкорректности. В результате по мере того, как правоцентристские и левоцентристские партии движутся к требуемому современной политической культурой мулькультурному и постнационалистическому консенсусу, оппозиционным силам приходится искать другие выходы. И может оказаться так, что основание для возбуждения обоснованного протеста против ограничений свободы слова могут дать морально скомпрометированные партии.