Нью-Йорк - Эдвард Резерфорд

А потому она была застигнута врасплох вечером, в кухне, когда на сон грядущий к ней обратилась мать:

– Я слышала, этот мистер Мастер в тебя влюбился.

К счастью, Сара так опешила, что лишь уставилась на нее.

– О чем ты? – выдавила она.

– Ах! – воздела руки Эстер Адлер. – А то ты не знаешь!

– С чего ты взяла? И откуда?

– От твоей сестрицы. Рейчел сказала два дня назад. Заметила, когда он был здесь. Они разговаривали, когда я расспрашивала тебя о внуке Адели Коэн, а он подслушивал. Он слушал так напряженно, что едва отвечал на ее вопросы.

– И из этого следует, что он в меня влюблен?

– А почему бы и нет?

– Мама, тебе хочется, чтобы все были в меня влюблены. К тому же он не еврей.

– Я сказала, что он влюбился, а не собрался жениться.

– И что?

– То, что будь осторожнее.

– Мама, я буду осторожна. Все?

– Сара, если тебе нужно поговорить, то скажи мне. Только не отцу. Понятно?

– Нет, не понятно. Можно я пойду спать?

Мать пожала плечами:

– Со мной ты всегда можешь поговорить.

«Будем надеяться», – подумала Сара. Правда, сейчас она была рада сбежать наверх.

Воскресным утром царили мир и покой. Сара с матерью приготовили мальчикам французские тосты. Отец спустился поиграть на пианино и после нескольких гамм принялся за Шопена. У него прекрасно получалось.

До чего хорошо иметь такой дом! «Чарли будет счастлив в таком окружении», – подумала Сара. Он будет рад почитать воскресную газету под игру отца на пианино. С его умом и взглядами перемена не будет тяжкой.

Открыться матери или нет? Может быть, после завтрака, с глазу на глаз? Она сомневалась.

Мальчики еще не закончили есть, когда позвонили в дверь. Мать хлопотала у плиты, а этих было не оторвать от еды, и Сара пошла открывать. На миг она испытала дурацкую надежду, что это Чарли, хотя прекрасно знала, что он гуляет с сыном.

Она отворила дверь.

На пороге стояли двое. Светловолосая, совершенно незнакомая женщина за пятьдесят и плотный мужчина в черном пальто и шляпе-хомбург. Она уставилась на них.

– Извините, что в такую рань, – произнесла женщина с британским акцентом. Ей было не по себе.

Вмешался мужчина:

– Может быть, впустишь своего дядюшку Германа?

Они стояли в кухне. Отец все играл внизу, не зная об их присутствии.

– Я же говорил, что он отлично играет, – сказал дядя Герман жене.

– Ты не должен был приходить, – вмешалась мать Сары. – Надо было написать. Или хотя бы позвонить!

– Я ему говорила… – подала было голос жена дяди Германа, но на нее не обратили внимания.

– Чтобы мне велели держаться подальше? – отозвался дядя Герман. – Итак, я здесь. – Он посмотрел на Майкла. – Тебя я помню. – Перевел взгляд на Натана. – Тебя не знаю. Я твой дядя Герман.

Эстер Адлер посмотрела на его жену и обратилась к деверю:

– Я не хочу говорить о случившемся.

– Она знает! – пророкотал он. – Она все знает. – Он повернулся к жене. – А я говорил! Когда я на тебе женился, по мне справили шиву, потому что ты не еврейка. Я для них мертв. Понимаешь? Они обошлись со мной как с покойником. Созвали друзей и принялись оплакивать и впредь уже больше обо мне не заговаривали. Вот как бывает в наших семьях! Мы очень особенные!

– В жизни не слышала ничего подобного, – виновато сказала его жена. – Я не знала.

– Не волнуйся, – ответил дядя Герман. – Это я мертвый, а ты жива.

– Уходи, Герман, – сказала миссис Адлер. – Я передам ему, что ты приходил. Может быть, он с тобой свидится. Не знаю.

– Это глупо, – возразил дядя Герман.

Сара ничего не сказала. Она выскользнула из кухни.

Отец даже не услышал, как она вошла в приемную, где он играл, но улыбнулся, когда увидел. Он был такой довольный, что ее захлестнула любовь. Она остановилась подле него.

– Папа, – мягко произнесла она, – у нас событие. Мне нужно кое-что сообщить.

Он перестал играть:

– В чем дело, Сара?

– Приготовься к потрясению.

Он наполовину развернулся к ней. На лице написалась тревога.

– Все в порядке. Никого не обидели, никто не заболел. – Сара набрала в грудь воздуха. – Пришел дядя Герман. С женой. – Она сделала паузу. – Жена очень милая. Дядя Герман ее не слушает, – улыбнулась она. – Он точно такой, как я помню. Но мама их гонит. Ты тоже этого хочешь?

Отец долго молчал.

– Значит, здесь Герман? – наконец произнес он.

– Да. Только что пришел. Стоит на пороге.

– С той женщиной, на которой женился? Он является без предупреждения и приводит в мой дом эту женщину?

– Он хочет тебя видеть. По-моему, пришел мириться. Может быть, попросит прощения. – Сара замялась и осторожно добавила: – Много воды утекло.

– Много. Я совершаю преступление. Жду несколько лет. Что, преступления не станет? Оно превратится в доброе дело?

– Нет, папа. Но может быть, если ты с ним поговоришь…

Отец подался вперед, вперившись взглядом в клавиши слоновой кости. Покачал головой. Затем принялся раскачиваться на стуле.

– Я не могу с ним встретиться, – тихо сказал он.

– Может быть, если…

– Ты не понимаешь. Я не могу его видеть. Мне не вынести…

И Сара вдруг поняла. Отец не гневался – ему было мучительно больно.

– С этого всегда начинается, – произнес он. – Всегда одно и то же. Немецкие евреи считали себя немцами и вступали в смешанные браки. Но потом их убивали даже за бабку… или прабабку-еврейку. Ты думаешь, что с евреями когда-нибудь примирятся? Это иллюзия.

– Но там был Гитлер…

– А до него – поляки, русские, испанская инквизиция… Евреев, Сара, принимали многие страны и в итоге всегда ополчались на них. Евреи выживут, только если будут сильны. Так учит история. – Он поднял на нее взгляд. – Нам заповедано хранить нашу веру, Сара. Поэтому позволь тебе сказать, что всякий раз, когда еврей вступает в смешанный брак, мы слабеем. Женился вот так – и через два, через три поколения семья уже не еврейская. Может быть, так будет безопаснее, а может быть, и нет. Но в конце концов мы так или иначе утратим все, что имеем.

– Ты так думаешь?

– Я знаю. – Он тряхнул головой. – Я оплакал моего брата. Для меня он мертв. Ступай и передай ему это.

Сара помедлила, затем направилась к лестнице. Но не успела она подняться, как сверху загремел голос дяди Германа:

– Дэниел, я здесь! Не хочешь поговорить с братом?

Сара посмотрела на отца. Тот продолжал рассматривать клавиши. Голос дяди Германа раздался вновь:

– Прошло много времени, Дэниел! – (Пауза.) – Я больше не приду. – Снова пауза, затем дядя Герман в бешенстве закричал: – Все кончено, раз тебе так хочется!

Через секунду хлопнула дверь. Наступила тишина.

Сара села на ступеньку. Она не хотела ни донимать отца, ни покидать его. Лучше немного выждать. Потом она увидела, как содрогаются его плечи, и поняла, что он плачет, хотя и беззвучно.

– Думаешь, я брата не люблю? – выдавил он чуть позже.

– Я знаю, что любишь.

Он медленно кивнул:

– Люблю. Что мне делать? Что я могу?

– Не знаю, папа.

Он чуть повернул к ней лицо. По лицу текли слезы, застревавшие в усах.

– Обещай мне, Сара, дай мне слово, что ты никогда не поступишь, как Герман.

– Ты хочешь, чтобы я пообещала?

– Я этого не переживу.

Она помедлила, но лишь секунду.

– Обещаю.

Пожалуй, оно и к лучшему.

«Верразано-Нэрроуз»

Никто не сомневался в успехе Горэма Мастера. Он был уверен в себе. Он точно знал, чего хочет, все распланировал и не собирался слышать «нет».

Он блеснул в Гротоне, а теперь был студентом второго курса в Гарварде. При серьезном отношении к учебе он не меньше ценил и бейсбол, в котором продемонстрировал чутье прирожденного аутфилдера[87], способного отреагировать на мяч в самый момент удара. Горэм нравился и мужчинам, и женщинам. Аристократы любили его за голубую кровь, а все остальные – за дружелюбие, вежливость и спортивные достижения. Работодатели собирались, дождавшись срока, дать ему место, так как он был умен, трудолюбив и уживчив.

Его ближайшие друзья могли бы сказать о нем и еще две вещи. Во-первых, хотя отваги ему было не занимать, Горэму были свойственны консерватизм и осторожность. Во-вторых и в связи с первым, он был настроен как можно меньше походить на отца.

Но в этот студеный февральский уик-энд он вернулся в Нью-Йорк из Гарварда как раз из-за отца.

Сообщение от матери, полученное в среду, было простым и понятным. Приезжай, и лучше поторопиться. И вечером в субботу, когда он прибыл в ее дом на Стейтен-Айленде, Джулия была откровенна:

– Ты знаешь, что я уже пару лет не видела твоего отца, и вот он позвонил. Хотел повидаться и проститься. Я поехала и рада, что так поступила.

– Он правда так плох?

– Да. Врач сказал ему, что у него рак. Он долго не проживет, и я надеюсь, что ради его же блага все скоро закончится. Естественно, я сразу вызвала тебя.