Человечность - Михаил Павлович Маношкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У каждого человека была своя «линия», но общая истина от этого не переставала существовать. Все зависело от того, вписывались ли частные линии в общую, в главную — в патриотическое движение народа.
Лейтенант Пах воспитывал в курсантах чувство взаимопомощи, он был бескорыстен, действительно заботился о подчиненных, а в прошлом рисковал жизнью, спасая товарища.
Ковшов и Рябинин жили текущим днем, но для них было само собой разумеющимся, что скоро — опять на фронт.
«А у меня — какая линия у меня? — спрашивал себя Крылов. — Есть ли во мне что-нибудь нестандартное?»
Ответить на этот вопрос было непросто. Главное, он — жил, впитывал в себя новые впечатления и новый опыт. Возможно, когда-нибудь все это пригодится.
* * *
В феврале курсантам вручили удостоверения механиков-водителей третьего класса. Лейтенант Пах в последний раз собрал своих подопечных.
— Ну вот и расстаемся. Всякое бывало — не поминайте лихом. А вы, — он взглянул на Ковшова и Рябинина, — не вздумайте в рванье приехать. Чтобы там не подумали, что Пах им голодранцев шлет. Ясно? Все…
Он небрежно приложил руку к шапке и вышел из круга. Крылову показалось, что Пах был по-человечески слаб и нездоров: слишком уж прямо он держался, будто пересиливал в себе боль. Крылов последовал за ним. За дверью Пах ссутулился, с минуту стоял в позе чересчур усталого человека, потом закурил и начал тихо спускаться вниз по ступенькам.
— Товарищ лейтенант, разрешите прикурить!
Пах остановился, взглянул на него красноватыми глазами, чиркнул зажигалкой:
— Видел? Вот так. До конца войны дотяну, потом в пенсионеры.
— Можно задать вам вопрос?
— Давай говори.
— Какая у вас довоенная профессия?
— Бухгалтер, Крылов. Чернильная душа. Все?
— Все, товарищ лейтенант.
— Настырный ты. — Пах протянул узкую суховатую ладонь.
Так вот и промелькнул в жизни Крылова этот необычный, обгоревший в прямом и переносном смысле слова человек. Война, наверное, скоро кончится, но она еще долго будет напоминать о себе в таких людях, как лейтенант Пах. А может быть, и в нем, в Крылове.
* * *
Одновременно с механиками-водителями закончили учебу командиры орудий, заряжающие и радисты. Всех выпускников построили на плацу центрального казарменного городка.
— Товарищи танкисты! — обратился к ним полковник. — Родина доверяет вам замечательные боевые машины — танки Т-34. Вам предстоит нанести последние, завершающие войну удары по врагу. Надеюсь, выпускники Пятигорского учебного танкового полка с честью оправдают возлагаемые на них надежды!
Крылов с волнением слушал — такое он пережил уже дважды. Первый раз — когда гитлеровцы рвались к Волге. Тогда надо было остановить их любой ценой, а ценою были человеческие жизни. Бывшие десантники выполнили приказ: батальон погиб, стал легендой, но вместе с собой похоронил множество врагов.
Второй раз на таком вот митинге Крылов стоял в пехотном строю перед великим наступлением сорок третьего года. Теперь, на последних километрах войны, он поведет в бой бронированную машину.
Вечером выпускники учебного полка разместились в теплушках воинского эшелона. Предстоял путь на Урал. Там он получит тридцатьчетверку и будет лично отвечать за нее, как солдат отвечает за винтовку. Еще недавно ему и в голову не приходило, что он станет механиком-водителем танка.
* * *
Лежа на нарах, он неторопливо думал под стук колес. Неужели война и в самом деле заканчивалась? Казалось, она будет длиться вечно. Она заполнила время и пространство, изменила землю и людей. Одних поглотила, с других сорвала привычные покровы, третьих перековала заново, четвертых искалечила. Где теперь были Афанасьев, Седой, Пылаев?.. Куда занесет судьба его самого? От Урала на запад много путей.
Под стук колес он незаметно уснул. Поезд опять уносил его навстречу судьбе.
* * *
Эшелон стал рядом с санитарным поездом. Механики-водители притихли: поезд напомнил им о фронте, о ранениях, о смерти. Тихо, сама собой зазвучала песня.
Ракеты красные взлетели.
Дана команда «Все вперед!»
Моторы грозно загудели.
«Давай, водитель, полный ход!»
В одно слились броня и люди,
Одну судьбу всем разделить:
Под грохот танковых орудий
Иль умереть, иль победить.
Одна земля у всех святая.
Без передышки пушка бьет.
И из брони, не умолкая,
Бьет скорострельный пулемет.
Но вот ударила болванка.
«Прощайте, люди, кончен путь!..»
Остановилось сердце танка,
Водитель тяжко ранен в грудь.
Безыскусственные слова песни возбуждали какие-то скрытые сильные струны и у тех, кто пел, и у тех, кто слушал, как пели. Песня волновала своей искренностью и мужественной печалью.
Машину пламя охватило,
Наполнил башню горький дым.
Мать не найдет моей могилы,
А умираю молодым.
Прощай, земля моя родная,
Тебя я честно защищал,
Прощай, подруга дорогая,
Я жизнь за родину отдал.
Друг уцелеет — не забудет,
Домой напишет обо мне,
Как в громе башенных орудий
Мир добывали на войне.
Припомнит, как мы с ним горели.
Нальет себе стакан вина.
Припомнит песню, что мы пели,
И выпьет горькую до дна.
Затихло в поле, в поле чистом.
Шла дальше тяжкая броня.
А над могилою танкиста
Висел столб дыма и огня.
Что ждет нас, мы гадать не станем,
Хоть жизнь нам очень дорога.
Но никогда не перестанем
Бить ненавистного врага.
— Это вы пели, мальчики? Вы танкисты? — в приоткрытую дверь вагона заглянула санитарка с простеньким взволнованным лицом. — Спойте еще раз! Там подполковник, — она показала на санитарный поезд. — Он танкист, обожженный. Он очень просит. Пожалуйста.
В окне Крылов увидел голову, затянутую в шапку бинтов. Бинты закрывали шею, белели на груди. Когда механики-водители запели снова, голова опустилась, будто уснула. Потом санитарный поезд тихо сдвинулся с места — раненый опять поднял голову, взглядом прощаясь с танкистами. По его щеке скатилась слеза.
— Вот ведь какие бывают люди… — задумчиво проговорил Юлаев.
