Люди и боги (СИ) - Суржиков Роман Евгеньевич

— Ваше величество, должен отметить, что заключенная называет себя Дороти Слай.

— Сибил Нортвуд, — железом припечатала Мира.

Роберт спросил:

— Графиня хочет нас запутать? Притворяется другим человеком?

— Нет, — сказал Марк. — Сведения о новом имени исходят от ее спутников. Сама она не сказала ни слова с момента ареста.

— В каком смысле? Вы ее не допрашивали?

— Допросили трижды, но без пыток. Не услышали ни одного слова.

— Ага, — сказал Роберт.

Мира ощутила горечь. Молчание заключенной отравляло радость мщения. Сибил не стала бы умолять — не та порода, — но могла оправдываться или огрызаться, шантажировать или угрожать. Вместо этого она молчала — и становилась как будто выше Миры.

— Не надейтесь, — бросила Минерва. — Вы не отмолчитесь! Будут пытки, из вас вырвут все!

И тут же устыдилась собственных слов. Это звучало так жалко, мелко, грязно в сравнении с величием чистой ненависти. Мира отвела глаза от Сибил.

— Почему она молчит?

— Возможно, по той же причине, по которой сломала беседку.

— Не понимаю.

Ворон замялся.

— Ваше величество, мне не хотелось портить столь прекрасный день, но вы правы: тут не обойтись без пояснений. В фундаменте беседки была погребена Глория Нортвуд, казненная по приказу владыки Адриана.

— Что вы сказали?..

— Гм. Ваше величество, я не слишком посвящен в подробности, ибо тогда пребывал на севере. Знаю следующее. Когда Дом Нортвуд выступил против Адриана, он приказал замуровать Глорию в каменное основание беседки. В этом, надо полагать, имелась некая символика: в храме Прощание усыпальница императоров, а рядом закопана та, что пыталась стать владычицей, да не смогла.

— То бишь… перед арестом Сибил нашла труп своей дочки?

— Точно так, ваше величество.

— Холодная тьма, — вырвалось у Миры.

— Ага, — обронил Роберт.

Только тогда Мира увидела Сибил Нортвуд. До сих пор ненависть настолько ослепляла ее, что перед глазами стоял идов демон, не живой человек. Лишь теперь Минерва разглядела…

Из Сибил будто выкачали цвет. Лицо выцвело, как старая бумага; глаза потемнели и ввалились, волосы напоминали жухлую траву. Плечи поникли и ссутулились, Сибил едва стояла на ногах.

— Не ждите от меня жалости! — Прошипела Мира.

И сразу поняла ошибку. Графиня не ждала ни жалости, ни милосердия, ни чего-либо еще. Она отсутствовала в подлунном мире. Ее молчание объяснялось не гордыней, а законами природы: мертвое тело без души неспособно говорить.

— Святые боги…

С морозом в сердце Мира поняла: нельзя отомстить графине. Адриан уже сделал все, до самого предела. Уничтожил, стер в пыль, отнял душу — однако оставил существовать. Мира ничего не сможет прибавить, даже если захочет. Если.

Она обернулась к Роберту, прося поддержки, хладнокровия. Северянин поискал слова, но нашел лишь:

— Бывает…

Ворон сказал:

— Полагаю, вашему величеству нужно время на принятие решений.

— Да… благодарю.

— Отправить ее в суд?

— Нет, оставьте при дворе. Мне нужно… разобраться…

Марк велел увести узницу. Она ушла, не видя ничего перед собою. Возможно, Сибил даже не поняла, с кем встречалась.

Чтобы вернуться в норму, Минерва заказала кофе. Выпила две чашки, думая только о кофе, да еще о привкусе, который придают сливки с корицей. Ненависть и жалость отошли на задворки сознания. Порою Мира слышала их. Сибил получила по заслугам, так и надо!.. Нет, так нельзя, только не так… Да она же задумала переворот! Чего еще она ждала? Это еще мягко!.. Мягко?! Она умерла заживо! Одна оболочка, внутри — ничего… Прикидывается!.. Мира глушила голоса мыслями: островной кофе все же лучше шиммерийского. Меньше горчит, не так резко бьет по чувству вкуса, зато раскрывается со временем. А вот сливок нужно меньше — я перелила, от этого возникла кислинка. Кофе!.. — кричал один из голосов. Она травила тебя день ото дня!.. А второй отвечал: зато сдержала слово. Послала в монастырь, но позволила жить, не добила… И Мира снова обрывала их, думая: нельзя портить кофе сахаром. Мое худшее заблуждение — все чашки сладкой дряни, выпитые прежде, чем я познала истину. Кофе с сахаром — это как конь, накрытый одеялом, или меч, завернутый в траву. Даже булочка — уже зачаток ереси. Чтобы подчеркнуть, но не затенить совершенство кофе, нужно лишь маленькое печеньице и стакан чистой воды. Иная закуска — ненужная и пошлая оправа…

Наконец, она вернула покой и попросила Марка:

— Будьте так добры, пригласите следующего заключенного.

Ворон понимал, что совершил ошибку, оглушив Минерву внезапностью. На сей раз он сделал вступление:

— Ваше величество, считаю нужным оговориться. Во-первых, я не уверен, что этого парня можно звать заключенным. Он находился в лечебнице и бежал вместе с графиней Нортвуд. Однако лечебница — не каторга, побег сам по себе не считается преступлением, а ни в чем другом этот юноша не уличен. Даже в разрушении беседки он не принимал личного участия. Во-вторых, должен отметить некоторые его странности. По дороге из Ардена он очень волновался и постоянно просил говорить ему числа.

— В каком это смысле?

— Ну, он говорил: «Скажи мне число!» Я в ответ: «Какое?» Он: «Любое, но со смыслом». Я говорю, например: «Тысяча семьсот пятьдесят», — в том году мой батя умер. Он: «Спасибо», — и успокоится на время.

— Что поделать, душевнобольной. Недаром же лечился в клинике.

— Будь он так прост, не стоил бы внимания вашего величества. Я спросил, увлекается ли он математикой. В ответ услышал философию, мол, математика — жизнь. Я спросил: «Можешь помножить сто пять на сто шесть?» Он перемножил в уме десять пар трехзначных и четырехзначных чисел. И каждый раз выходило верно, я проверял в столбик!

— Талант к вычислениям? — Заинтересовалась Мира. — Будет полезен в министерстве финансов.

— Это верно, по финансам он мастер. В лечебнице графиня звалась белошвейкой Дороти Слай. Но этот Нави понял, кто она такая (хотя и не знал в лицо). После побега что придумал: разослал лордам несколько волн такого смысла: дескать, знаю местоположение леди Нортвуд, скажу за двадцать эфесов. Ему прислали деньги, он собрал — и был таков! А самое занятное вот что. Перехватил я одну из этих волн, прочел — и как-то ощутил по слогу, что Нави знал о перехвате наперед. Не было там ни слова в мой адрес, а все ж не покидала мысль, будто Нави нарочно обращался ко мне. И когда я его взял — ни капли удивления в нем не заметил.

— Его зовут Нави? — Удивилась Мира.

— Точно так.

— А остальные имена?

— Говорит, что их нету. Там, откуда он, у человека лишь одно имя.

— И откуда он?

Марк улыбнулся лукаво:

— Спросите его, ваше величество.

Юноше было лет шестнадцать на вид. Мальчишки бывают дерзки или не по годам циничны, или озлоблены на жизнь, но этот — не таков. Его личико светилось чистотой, как у младенца. Заметив Вечный Эфес на поясе Миры, паренек тут же подбежал к ней и упал на одно колено:

— Ваше величество, я безумно рад встрече! Мечтал о ней все время, пока вы на троне, и вот, наконец…

Он повернулся к Роберту:

— А вы — кайр Роберт Ориджин, казначей? Боги, какая удача! Это счастливейший день!

Мира кашлянула:

— Юноша, вы не бывали при дворе и незнакомы с этикетом. Вы говорите только с моего позволения. Я задаю вопросы — вы отвечаете.

В один миг юноша помрачнел:

— Простите, ваше величество, но я планировал совсем наоборот. Это я должен спросить у вас кое-что. Очень-очень важное!

— Быть может, в конце беседы я позволю вам, но начнем с моих вопросов.

— Это же нелогично! Ваши вопросы будут скучными и шаблонными, а вот мои — лакомство для ума!

Минерва нахмурилась:

— Сударь, незнание этикета не оправдывает столь явной дерзости. Проявите почтение, или вас выведут и заключат под стражу.

— Ваше величество, но это же правда! Вы спросите: как вас зовут? Я скажу: Нави. Вы: а фамилия? Я: нету…