Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

Андрей Львович, при всех выкрикивая, что любит мать и ненавидит отца, был солидарен с братом и, по свидетельству все той же Феокритовой, утверждал, что «из ума выживший старик зол, как собака, со своим непротивлением и проповедуемой добротой», что он вызвал во всех сыновьях «только злобу и презрение»[733]. Братьев Льва и Андрея чрезвычайно волновал вопрос о существовании завещания, о чем они не раз допытывались у Александры.

В один из июльских дней младшая сестра вспомнила один уже состоявшийся разговор с Андреем: на вопрос о завещании Александра сообщила ему, что есть только дневниковые записи отца. И услышала в ответ:

«Ну это-то нам не важно, эти разные духовные начала и духовное „я“, – сказал Андрей. – Если бы какое-нибудь нотариальное завещание, это тогда плохо, ну а это…

– Ну, во всяком случае, раз отец вам отдал все, вы можете отказаться от сочинений после 81-го года и исполнить его волю. Да, кроме того, что́ вам „В чем моя вера?“ или „Христианское учение“, вы даже не разделяете его взглядов, выраженных в этих произведениях.

– Ах, какая ты дура, дело не в этих изданных сочинениях, а я бы из „Хаджи Мурата“ чистоганом выколотил бы 200 000, а из „Фальшивого купона“ да из „Отца Сергия“ столько же»[734].

Какой была позиция С. А. Толстой? Еще 4 июля 1910 года она записывала:

«Да, Лев Никол. наполовину ушел от нас, мирских, низменных людей, и надо это помнить ежеминутно. Как я желала бы приблизиться к нему, постареть, угомонить мою страстную, мятущуюся душу и вместе с ним понять тщету всего земного!

Где-то, на дне души, я чувствую это духовное настроение; я познала путь к нему, когда умер Ванечка, и я буду стараться найти его еще при моей жизни, а главное, при жизни Левочки, моего мужа. Трудно удержать это настроение, когда везешь тяжесть мирских забот, хозяйства, изданий, прислуги, отношений с людьми, их злобу, отношений с детьми и когда в моих руках отвратительное орудие, деньги – Деньги!»[735]

В последующие месяцы она не смогла вернуть себе то особое душевное настроение и, заподозрив существование завещания, вступила в борьбу, пытаясь отстоять интересы своих детей и внуков.

Сергей Львович зафиксировал ход событий: «Софья Андреевна пристает ко Льву Николаевичу с вопросом, есть ли завещание, он отвечает уклончиво; она устраивает истерические сцены, грозя самоубийством. Мой брат Андрей прямо требует от отца ответа, отец отвечает, что не считает нужным ему отвечать. То же отвечает брату Льву сестра Александра»[736]. В ответ младшая сестра услышала от Андрея: «Подлую роль ты играешь в этом деле»[737]. Александра хорошо понимала, как относятся к ней родные, в дневнике она записала: «Меня все трое, и мать, и братья, ненавидят всеми силами своих сердец»[738].

Софья Андреевна и сыновья сделали ставку на старческую немощь Л. Н. Толстого. И позднее, спустя годы, Лев Львович был твердо уверен в своей тогдашней правоте: «Отец ослабел телесно, умственно и духовно. Мозг его больше не работал нормально, кровообращение становилось трудным…» И сын скажет об отце, подписавшем литературное завещание: это «потерявший рассудок старик». Но добавит: «Я не осуждаю отца. Нельзя осуждать человека, не узнававшего своих и жившего в полном умственном тумане. Он действовал как ребенок. Но я не только осуждаю Черткова, но на вечные времена проклинаю его память и имя»[739].

В этих поздних записях Лев Львович отмечал, что в последние месяцы отец страдал потерей памяти. Полагаем, что сам Л. Н. Толстой не пугался таких состояний, находя в них какие-то новые для себя возможности. Однажды при Феокритовой он сказал: «Я, правда, хочу перечитать Толстого, как-нибудь… Я все забыл, ничего не помню… Анну Каренину, например, что она сделала? – не знаю. 〈…〉 Память в старости несовместима с духовным ростом, сознанием. 〈…〉 А впрочем, может быть, это мне кажется»[740]. Да, Софья Андреевна была права, когда писала: «Да, Лев Никол. наполовину ушел от нас, мирских, низменных людей…»

Сложившаяся ситуация, повторим, была парадоксальной: своими нападками на Толстого Софья Андреевна и ее сыновья Лев и Андрей, грозящие объявить о его старческом слабоумии и сумасшествии, не осознавая того, только укрепляли его в правильности принятого решения. Лев и Андрей, летом 1910 года духовно чуждые Толстому, вызывали у него тревогу, а иногда и глубокое раздражение. Особенно тяжело ему было присутствие сына Льва, в котором он видел одну поверхностность и самодовольство. В дневнике Толстой записал: «Сыновья Андрей и Лев очень тяжелы, хотя разнообразно, каждый по-своему»[741]. Для Толстого оставить наследство Льву, Андрею, а также Михаилу значило способствовать их дальнейшей нравственной распущенности, увеличивать зло.

Толстой, с болью переживая саму ситуацию противостояния и борьбы в своей семье, записал в дни совместного пребывания Андрея и Льва в Ясной Поляне:

«Ч[ертков] вовлек меня в борьбу, и борьба эта оч[ень] и тяжела, и противна мне. Буду стараться, любя (страшно сказать, так я далек от этого), вести ее.

В теперешнем положении моем едва ли не главное нужное – это не делание, не говорение. Сегодня живо понял, что мне нужно только не портить своего положения и живо помнить, ч[то] мне ничего, ничего не нужно»[742].

Толстой был твердо уверен: злом нельзя бороться со злом. Александре Толстой был труден этот урок отца: любить и отвечать добром на зло.

Она, читая дневник отца и думая о матери, с удивлением отметила: «Откуда берется у него весь запас кротости по отношению к ней»[743]. Она писала:

«Отец может любить и любит ее, а я никак не могу заставить себя хотя бы не ненавидеть ее. 〈…〉 Таня говорила со мной обо всем этом и между прочим сказала:

– То, что отец делает теперь, это подвиг любви, лучше всех 30 томов его сочинений. Если бы он даже умер, терпя то, что терпит, и делая то, что делает, я бы сказала, что он не мог поступить иначе. – И заплакала.

Я повторила отцу эти слова Тани.

– Умница, Танечка, – сказал он и тоже разрыдался»[744].

В драматические летние и осенние месяцы 1910 года Лев Николаевич и Софья Андреевна, как и прежде, любили друг друга, но их совместная жизнь была уже губительна для каждого. И доктора, и дочери считали, что супругам пойдет на пользу какое-то время пожить врозь. Татьяна Львовна звала отца к себе в гости. Телятинские друзья были начеку и настаивали на незамедлительном отъезде графа