Жизнь с гением. Жена и дочери Льва Толстого - Надежда Геннадьевна Михновец

Львовны и у Варвары Михайловны был разным. Александра Толстая решительно не принимала упреков в адрес своего отца тех современников, кто считал, что Толстой, живущий в роскоши, первым же не придерживался собственного учения. Дочь признавала существование этого противоречия, однако, обращаясь к семейной драме, была уверена: отцу гораздо легче было бы уйти из дома, чем остаться. Лев Толстой, как виделось ей, приносил себя в жертву.

Вместе с тем Александра Львовна, пишущая дневник для прочтения телятинцами, оказалась в трудной ситуации. С юных лет и до конца своих дней Александра Львовна была верна делу отца, однако и Софья Андреевна – при всей сложности их взаимных отношений – оставалась для нее матерью. Положение Феокритовой было иным. Она не любила графиню, не доверяла и не сочувствовала ей, понимание ею яснополянской трагедии лета и осени 1910 года не имело глубины и не было согрето сердечной теплотой[724].

Детальные описания поведения Софьи Андреевны, сделанные Феокритовой, настораживают неприязненным и предвзятым отношением молодой женщины из низов к человеку другого социального круга – к якобы избалованной жизнью графине. Как-то Варвара Михайловна записала: «В душе мне было даже смешно, вот, думаю, семейка, и мать, и сын лежат в истерике, каждый по своим комнатам, и по самым нестоящим причинам!»[725] Затем о Софье Андреевне: «Она жила, как живут многие богатые барыни»[726]. И все же многое объединяло девушек; к примеру, Александра Львовна и Феокритова (как, впрочем, и Чертков) обычно усматривали в поведении Софьи Андреевны корысть и притворство.

Софья Андреевна в эти летние месяцы чаще всего была одинока. Старшую дочь Татьяну она любила и даже побаивалась, но та жила отдельно. Младшую дочь Александру считала разлучницей и предательницей, между ними случались острые стычки. Мать и младшая дочь, вступив в борьбу, наносили друг другу жестокие удары. Как-то в конце июля Александра при возмущении Софьи Андреевны всего лишь предполагавшимся приездом Черткова, не выдержав, плюнула. Это повлекло за собой появление чрезвычайно резкого материнского письма: «Ты мне больше не дочь, этого последнего поступка я никогда не забуду и не прощу. Вспомни это и тогда, когда я буду мертвая и навеки унесу с собой свое не заслуженное мной оскорбление и злобу. Все отношения с тобой прекращаю навсегда, т. е. на тот короткий срок, который остался мне мучительно дотянуть на земле»[727].

И Александре Львовне было чем ответить – всколыхнулась старая боль: «Уже давно, давно я не видала к себе материнского отношения, ты сама нередко говорила, что я „не дочь, а платная нахлебница“. (Совершенная неправда, и чья это выдумка?)». Затем дочь напомнила о тяжелейшей психологической травме, полученной ею от матери через год после смерти Ванечки. Материнский упрек: «Отчего умер Ваничка, а не ты» – навсегда занозой застрял в ее сердце. Александре было тяжело, когда он вновь прозвучал в 1910 году. И Александра высказала матери накипевшее: «Я нашла цель своей жизни в работах отца. Посвятила ему свою жизнь, стараясь быть ему полезной, и теперь люблю его больше всего на свете. И вот уже месяц, как я вижу день за днем страдания, глубокие страдания отца. Отчего эти страдания, за что? Что он сделал дурного или преступного? Он всю жизнь, с тех пор как я его помню, ничего, кроме любви, не выказывал людям, а к тебе более других, вся жизнь его была самоотречение, работа над собой, не говоря уже о том, что все материальное он отдал семье. А между тем он глубоко страдает, и теперь особенно от твоего отношения к нему»[728]. Александра стала воспринимать мать как чужую женщину, за пять дней до ухода отца (чего, конечно же, не могла предвидеть) Александра высказала ей, как будто подводя итог: «…я считаю, что ты, Софья Андреевна Берс, которая не имела бы ни имени, ни состояния, ничего, ты всем обязана ему: и славой, и деньгами, и всем тем, что ты так любишь»[729].

Александра не раз просила мать не мучить отца. С такой просьбой к Софье Андреевне обращался даже Лев Львович. Но мать не слышала своих детей. С другими людьми, приезжавшими в Ясную Поляну, Софья Андреевна бывала резка, она не столько притягивала их к себе, сколько отталкивала. Окружающие не спешили нарушить ее одиночество, Феокритова записала: «Всегда пасмурная, тоскующая и, главное, озлобленная и всегда готовая говорить недобрые слова. По правде сказать, мы все ее избегали, и она обыкновенно была одна»[730].

Единственной поддержкой Софьи Андреевны были сыновья Андрей и Лев. Последний позднее указал на сложившееся тем летом распределение сил: «Все семейные, окружавшие мать, начиная с самого отца и сестры Саши, казались ее открытыми врагами 〈…〉 Они дошли до того, что были готовы серьезно признать ее сумасшедшей и посадить в сумасшедший дом. Среди осуждавших ее, увы, была и моя старшая сестра Таня, которая несправедливо тоже видела в матери урожденную истеричку». Только Андрей, по мнению Льва-младшего, был его союзником: младший брат «горячо жалел мать и сочувствовал ей»[731].

Собравшиеся летом в Ясной Поляне братья только подливали масло в огонь. Вернувшийся из Парижа Лев Львович, ссылаясь на мнение скульптора Огюста Родена, у которого брал там уроки, дерзко заявил при отце, что и думать-то не надо: «Все ясно, все давно разрешено». На следующий день после тайного подписания завещания ни о чем не подозревавший Лев разглагольствовал за обедом, правда в отсутствие отца, о деньгах как о «самой лучшей вещи на свете» и о своем желании иметь «миллиончик», на который можно купить решительно все – даже здоровье[732]. Другим днем братья за обеденным столом с удовольствием говорили при отце и младшей сестре Александре о скачках и автомобилях, о Париже и деньгах. Все это шло вразрез с тогдашними раздумьями, предпочтениями и решениями Толстого. Житейская философия братьев была глубоко чужда Александре.

Ситуация накалялась день ото дня. Лев Львович, демонстративно встав на сторону матери, по свидетельству Феокритовой, подслушивал и передавал Софье Андреевне услышанное, вмешивался в хозяйственные дела и спровоцировал ее разбирательство, предпринятое через приказчика и урядника, с ясенскими мужиками, косившими рожь. Один раз Лев Львович, защищая мать, оскорбил отца, а позднее упрекнул его в том, что тот, не согласуя своих поступков со своим же учением, непоследователен. И в разговоре с младшей сестрой, зная о ее безоглядной преданности отцу, Лев безжалостно заявил, что иногда его ненавидит. В день посещения врачей, приглашенных для Софьи Андреевны, Лев Львович высказался вполне определенно: не мать надо лечить, а