На руинах империи - Брайан Стейвли

– Валяйте. – Гвенна заметила, что улыбается страшной, безрадостной улыбкой. – Меч к бою. Проверим, кто быстрее.

Перед глазами мелькнуло видение: голова Джонона катится по земле, из шеи струей бьет кровь, тело валится перед ней на колени.

– За вас, – Киль встал между ними, – говорит болезнь здешних мест.

– Вы тоже ищете смерти, историк? – сверкнул глазами Джонон. – Дело недолгое.

Люди подтянулись ближе на громкие голоса: Чент встал за плечом Джонона, Вессик с Лури и прочими – за ним, и все обнажили клинки. На берегу численное преимущество было за адмиралом, теперь нет. За плечом Гвенны выросли Чо Лу и Паттик, от них тянуло насилием. Запах Бхума Дхара был осторожнее, но и манджари поднялся на ноги и обнажил сталь. Даже Крыса сжала в ладони свой ножик.

Гвенна улыбалась все шире, пока не почувствовала, что вот-вот треснут щеки.

Она уже предвкушала, как удар меча крушит кожу и кости, как брызжет ей в лицо горячая кровь. Она чувствовала вкус этой крови, словно рвала зубами неостывшее мясо, жилистое сердце, горькую мякоть печени…

Раздался вопль.

Гвенна смотрела на свои пустые руки. Где меч? Она что, уже порубила Джонона? Она подняла глаза. Нет, вот он стоит на шаг от нее с перекошенным яростью лицом. И остальные на ногах. Никто никого не убил – пока не убил. Тогда кто же…

– Хэвел. – Киль указал на костер.

Из-за деревьев, почти уже неслышный, снова донесся вопль – протяжный, отчаянный, безнадежный.

– Что?.. – Чо Лу таращил глаза, будто только проснулся.

– Габбья, – ответил историк. – Вышла из-за деревьев и схватила его.

Они отыскали моряка в сотне шагов от лагеря. Вернее, то, что от него осталось: сапоги, ремень, меч, выеденную грудную клетку, безглазый пустой череп, вылизанный насухо и откатившийся в сторону.

Киль встал на колени, поднес поближе факел, изучил борозды на ребрах, повернулся к черепу, порылся пальцем в пустой глазнице и отбросил.

– Ага, – сказал он.

– Ага? – покачала головой Гвенна.

– Теперь понятно, почему до сих пор на нас не нападали.

– Не нападали? – Чо Лу указал на клочья кожи на земле. – Слышал бы вас этот бедолага.

– Как заметила ранее командир Шарп, вокруг нас должны были день ото дня кишеть габбья, – пояснил Киль. – Чем дальше вглубь материка, тем их становилось бы больше и тем они были бы страшнее. Между тем мы сталкивались до сих пор со сравнительно безобидными.

Гвенна услышала, как скрипит зубами Джонон.

– Это вы называете безобидным?

– Нет. – Киль выпрямился. – Это существо крупное, быстрое и чрезвычайно опасное. Оно же послужило причиной тому, что кругом нет других габбья. Оно их распугало.

– Вас послушать, нам крупно повезло, – осторожно заметил Дхар.

– Это, – ответил историк, – зависит от того, чем мерить везение.

* * *

Три дня они пробивались все дальше в горы. Гвенна так и не поверила до конца в обещанную Килем крепость, но даже на груде щебня, даже на продуваемом ветрами горном пике обороняться было бы легче, чем в чаще истекающих соком деревьев. Каждый выжимал из себя все возможное, преодолевая бессилие, и целых три дня прошли без нападений зверя. В другом месте это сошло бы за передышку. Только не в Менкидоке. Гвенна, не находя с кем сразиться, за кем охотиться, от кого защищаться, острее ощущала насилие над своим разумом. И чем выше они поднимались в холмы, тем тяжелее было за него бороться.

Случалось, опуская глаза, она не могла вспомнить, зачем оделась сплошь в черное. Или забывала, где у нее ножны с мечами, а то и вовсе – что у нее есть мечи. Воспоминания сделались скользкими, как угри. Удержать их становилось все труднее, и все труднее вспоминалось, зачем это надо – вспоминать.

Хуже этих провалов в сознании было то, что заполняло их, кипящими пузырями всплывая изнутри.

Иногда она ощущала дикий голод. Не то чтобы желание поесть – ее вовсе не тянуло жевать, упиваться вкусом, глотать, – а потребность поглощать. Наутро после гибели Хэвела какой-то длиннозубый зверек не больше сурка или крупной крысы юркнул поперек тропы. Все четыре его глаза почему-то слезились. Она взмахнула клинком, рассекла его надвое и уже тянулась за подергивающимися останками, когда рядом очутился Киль.

– Вам этого не хочется, – обронил он.

Она вытаращила глаза – сперва на него, потом на кровавую кашу, которую готова была сожрать.

– Еще бы мне хотелось такого дерьма! – огрызнулась она, все еще ощущая гложущую нутро потребность.

Иногда она закрывала глаза, потому что мир подступал слишком близко, прельщал, норовил все заслонить собой. Тогда приходили видения. Иногда ей виделись только лица, обрывки образов: знакомых и незнакомых, кричащих, или хохочущих, или просто уставившихся на что-то незримое для нее. Однажды она увидела Валина, первого командира своего крыла, и на несколько мгновений засмотрелась в его рассеченные черные глаза, а потом он, отвернувшись, резко выкрикнул что-то на незнакомом ей грубом языке. В другой раз она вроде бы снова видела Талала, как тогда, во сне, только в этот раз без железного шара. Талал, спиной к спине с незнакомым молодым парнем, дрался на арене.

– Нет, – сказала она себе.

Нет.

Нет.

Нет.

Хуже видений были живые люди, вместе с ней блуждающие по джунглям.

В последний раз она говорила с Джононом накануне – они тогда поспорили, по какой долине углубляться в горы. Он в двадцатый раз обозвал ее изменницей и шлюхой, и она в двадцатый раз увидела – пережила, – как прыгает ему на плечи, как впивается зубами в горло. Словно наяву. Она чувствовала горячий медный вкус его крови. Или нет – не его крови, своей: прокусила себе щеку изнутри. Было больно, но хотелось кусать еще сильнее. Вместо этого она сплюнула на камни кровавую слюну. Соприкоснувшись с кровью, серый лишайник зашевелился, взбух, растянулся на ладонь шире. Гвенна посмотрела и отвернулась.

Люди Джонона отворачиваться и не думали. Чент открыто глазел на нее, щерился, подмигивал, иногда облизывался. Но хуже него был Лури. Этот походил теперь не на нетерпеливого насильника, а на голодного крестьянина, нацелившегося ножом на кусок старой, жесткой солонины. В каком-нибудь другом месте, да где угодно, такие взгляды не особо бы ее встревожили. Она сумела бы позаботиться о себе, отбилась бы от нападения, Беда в том, что здесь «позаботиться о себе» означало не то, что в других краях. Гвенна и в себе чувствовала затаившееся нетерпение. Начни она отбиваться, не остановилась бы, сломав запястье или расквасив нос. Скорее всего, вздумай кто из них ее тронуть, она бы вовсе не смогла остановиться.

Даже в тех, кто был на ее стороне, она