Глаз бури - Екатерина Мурашова

Фельдшер стоял поодаль, сложив руки на округлом животе и надев на лицо приличествующе-драматическую маску. Еще дальше две горничные отпаивали и утешали пришедшую в себя и сотрясающуюся в кашле Таню.

– Девушка?… – прошептал Иосиф.

– Жива Таня, невредима, все с ней в порядке! – быстро закивала Дашка. – Ты ее вынес, а уж снаружи вас пожарные подхватили. Ты ее спас… Ох, Осенька, миленький, знал бы ты, от какого греха меня оберег… Кабы не ты, так мне хоть в петлю… Тебе очень больно?

– Ничего, – Иосиф с трудом шевельнул черными губами. – Доктор морфию дал. Софью… не нашел…

– Да где ж найти! – рассудительно сказала Дашка. – Видать и не было ее там… Или уж судьба… Хозяин…

– Михаил себе не простит…

– Да полно тебе убиваться, Осенька. Не ценит он тебя и не ценил никогда. Бог с ним! Хочешь вот водички?

Взмыленная лошадь ворвалась на площадь, всполохи огня подсветили красным перекошенное лицо всадника, казавшегося выходцем из ада. Каким-то неведомым чувством из всей мешанины людей, повозок и машин он выделил одну группу и метнулся туда. Спрыгнул с седла, с костяным стуком упал на колени рядом с лежащим Иосифом. Дашка, заглянув в лицо внезапного пришельца, подхватила юбки и с визгом метнулась в сторону.

– Иосиф!!!

– Мой герцог…

– Что?! Почему?!!

– Я хотел спасти твою любовь… Но у меня не получилось… Ничего не вышло…

– Иосиф! Софи жива, я знаю доподлинно. Но это неважно… Ты! Сейчас!

Туманов вскочил, не касаясь земли руками, побежал к фельдшеру и поднял его за отвороты сюртука так, что коротенькие ножки эскулапа заболтались в воздухе.

– Он будет жить?!

– Увы! – фельдшер тщетно пытался сохранить профессиональную важность в столь неудобной для себя позиции. – Медицина тут бессильна. Слишком обширные и глубокие повреждения кожных покровов. Как я понял, он завернул девушку в свой плащ, благодаря этому она и осталась жива, а сам… Ему осталось недолго, если кто-то еще хочет с ним попрощаться, или какие-то распоряжения… поторопитесь. Я использовал все обезболивающие средства, которые у меня были, чтобы он поменьше страдал, но… Я видел в толпе священнослужителя. Может быть?…

– Нет!!! – Туманов внезапно отпустил фельдшера и тот от неожиданности шлепнулся на четвереньки. – Иосиф, нет! – он снова склонился над умирающим другом, заглянул в перламутрово блестящие, закатывающиеся глаза, провел рукой по угольно-черным волосам. – Нелетяга, черт тебя раздери! Он сказал, чтобы я позвал к тебе попа! Но это же бред! Иосиф! Не уходи!

– Прости, мой герцог… Я должен уйти теперь… Впрочем, ты ведь не герцог, а… Ты знаешь?

– Знаю, но все это не имеет никакого значения по сравнению с… Иосиф! Не оставляй меня!

– Как приятно это слышать! – черные, сочащиеся сукровицей губы сложились в слабую, едва заметную улыбку. – Хотя бы напоследок…

– Ты – старый развратник! Как ты смеешь?…

– Ну разумеется, смею… мой герцог…

– Иосиф! Не спи! Может быть, я должен что-то сделать сейчас? Ты хочешь чего-то?

– Я бы… пожалуй… выпил черешневого ликера… – Нелетяга устало прикрыл глаза.

Следующие пару часов хозяева питейных лавок, трактиров, магазинчиков, рюмочных и иных торговых заведений Петровской части еще долго вспоминали с нескрываемым ужасом. Огромный растерзанный человек в дорогой одежде, но с диким грубым лицом и налитыми кровью глазами вваливался в заведение и требовал черешневого ликера. Не найдя искомого, он крушил все, что попадалось под руку и выбегал прочь, отвратительно и замысловато ругаясь. В конце концов, в одной из лавок почти случайно отыскался необходимый продукт. Засыпав прилавок ассигнациями, страшный пришелец отбыл, спихнув с козел остановившегося на свою беду извозчика и сам правя лошадьми и безжалостно нахлестывая их.

Глава 41

В которой Иннокентий Порфирьевич описывает людей и события, произошедшие после пожара

……

Покойный батюшка (мир праху его!) постоянно рекомендовал мне предерзостные устремления ума, движущим стержнем которых по-преимуществу является не что иное, как греховная гордыня человека перед Господом, усмирять молитвой и постом. А коли и это не помогает, то разложить все бывшее и случившееся на атомы смысла и чувствования, из которых наша малость и жалостность пред Сущим становится очевидной, а смирение перед волей Божьей вытекает естественным и чистым слезным ручейком.

Поелику дурных или даже пустых советов я от родителя сроду не слыхал, то и, выполняя его завет, пишу эти записки, каковые неутомимо помогают мне в обретении равновесия и душевного спокойствия, подвергшихся в последний период моей ничтожной и многогрешной жизни ужасающим испытаниям.

…. Войска не вызывали, но брандмайор Петербурга изволил прибыть на бричке и какое-то время руководил работами. Сам же пожар удивительным не считался, разве что по масштабу развернувшегося огненного фронта. То, что Дом Туманова, притон самых низменных человеческих чувств, сгорел дотла, выглядело карой Божьей не только для меня, но и для большинства собравшихся на площади людей. Огненный цветок, взметнувшийся к лиловым небесам в чудовищном аутодафе, цвел всю ночь и уронил свои лепестки лишь тогда, когда близкий летний рассвет уже позолотил ярко-голубое небо. Черно-багровые языки, словно злокозненные змеи, уползали под землю, оставляя антрацитовые угли, залитые водой головешки и кучи летучего пепла, похожего на стаи серых непоседливых бабочек, мигрирующих в наши края непосредственно из Преисподней. Пожарный обоз отбыл тихо, без излишней суеты и спешки. Его окружали любопытные, теперь уж можно было рассмотреть и даже потрогать блестящие детали оборудования, завести беседу с пожарным. Вели разговоры о нанесенном ущербе, о том, кто как отличился при тушении пожара.

Праздные зеваки разошлись и разъехались задолго до наступления настоящего утра, и на площади остались лишь непосредственные участники действия. Набор и состав последних, впрочем, был странен настолько, что я и поныне не могу осознать некоторых деталей событий, произошедших непосредственно у меня на глазах. Данный факт, несомненно, объясняется лишь слабостью моего скромного ума и частично последствиями пережитых мною потрясений. Многое кажется нагромождением случайностей и совпадений, но случайность, как известно, имеет место лишь там, где мы не в силах воссоздать подлинную связь событий. Возможно, упорядоченное и последовательное изложение того, чему я оказался невольным свидетелем, поможет мне самому составить для себя внятную и удовлетворительную картину. А нет, так что ж… На все, как известно, воля Божья!