Распутье - Иван Ульянович Басаргин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Какие же у тебя враги? Ты просто бандит, который разучился пахать землю», – зло подумал Устин, но как бы равнодушно обронил:
– Да вы, похоже, трусите.
– Может быть, и трусим, – за всех ответил Хомин. – Мы ить тоже люди! Земля зовет, а ты не моги к ней пойти. Детей растерял, остался один, сгину, и никто не вспомнит. Есть с чего трусить.
– А мы думали, что общими силами двинем на Яковлевку, чтобы поднять дух народа и перевешаем всех комиссаров. Ну что же, если вы трусите, то это сделаем мы одни. А пока отдохнем у вас. Ждите нас уже с полками и дивизиями. Об этом, где можно, говорите народу.
Разошлись, расползлись по своим коряным балаганам.
– Ну, что будем делать, друзья? – спросил Лапушкина и Лагутина Устин. – Предлагаю всех расстрелять на месте. Такой вариант не исключается. Все они палачи, все они люди вне закона. Поэтому можно обойтись и без суда. Мартюшев не верит мне, они ушли с Кузнецовым и о чем-то шепчутся. Красильников был здесь, все донес.
– Может быть, встряхнем их, выведем из тайги? Послать своего к нашим, чтобы привел Шевченка на базу? – задавал себе вопросы и тут же отвергал их Лагутин.
– Учтите, что промедление смерти подобно. Это война! Я предлагаю брать бандитов на рассвете. По возможности убрать оружие. В дозор посылать своих, спаренно с бандитами. Перед рассветом они дозорных уничтожат. Возвратятся, и по крику совы мы начнем бой. Всех, кто попытается уйти, беру на себя. Чего сникли? Они и счет потеряли, скольких кто убил, а Кузнецов и подавно. Решайте.
– Вы командир. Вам, товарищ Бережнов, доверили ликвидацию банды, вам и решать, – отрезал Лапушкин. – На нас не переваливайте. Мы бойцы, мы всего лишь ваши помощники.
– Хорошо. Передать всем мой приказ, в спаренный дозор идут: Ревушкин, Семин, Заливалов, Хомутин. На базе шесть балаганов, по одному в каждый балаган. На банкете пить, чтобы не вызвать подозрений, стараться споить бандитов. Бандиты падки на жалостливые слова, слов не жалеть. Кричу совой я. Это будет сигнал к бою.
Летний вечер. Над тайгой комариный звон, крики сов вдали, тихий гул тайги. На поляне, на столах, что наспех сколочены, разные таежные разносолья, а главное, спирт, что отобрал Кузнецов у контрабандистов-спиртоносов. Чекисты расселись среди бандитов. Кузнецов предложил тост:
– За дружбу, за веру, за понимание! – первым выпил обжигающий спирт из помятой кружки. Крякнул.
– Тост в дело, тост к месту, – поднял кружку Устин. Следил глазами, как смотрел на него Мартюшев. Выпил до дна, тоже крякнул.
Кому идти в дозор, те облизнули сухие губы.
– Господин Кузнецов, может быть, по маленькой разрешим и дозорным? А? – спросил атамана Устин.
Кузнецов уже чуть хмельной, махнул рукой, мол, разрешаю, рот был забит изюбриным мясом.
– Прапорщик, подай им по чуть спирта, да не переливай! – строго приказал Устин.
Лапушкин все же перелил. Одни дозорные ушли, другие пришли. Первые ушли на всю ночь, будут повременно спать на лабазах[85].
18
Черный Дьявол тосковал. Он ходил какой-то понурый, отрешенно смотрел на людей, на волчат, не ел. Побратимы посматривали на Черного Дьявола, молчали.
И вот утром, когда они спали в своей пещерной избушке, он поскребся в дверь, тихо проскулил. Побратимы вскочили. Дьявол их охранял, подумали, что подал знать о приближении людей. Не обратили внимания на Дьявола, бросились к пулемету. Просыпа́лся серенький рассвет. Осмотрелись, прислушались: тишина, никого не видно. Волчата тоже взбежали на скалу. Следом, но уже с трудом, вскарабкался по лазу Черный Дьявол.
Он обвел глазами тайгу, поднял голову и хрипло завыл. Так завыл, что у побратимов мороз прошел по коже, стало знобко. Вой оборвался. Дьявол лизнул руку Журавушке, Арсё, тяжелым взглядом посмотрел им в глаза и медленно начал спускаться по лазу.
Побратимы замерли на скале. Броситься бы, остановить Черного Дьявола, но оба понимали: можно остановить его, но нельзя остановить смерть. Дьявол уходил умирать. В вое он выразил всё. За ним даже не бросились волчата. Поджали хвосты, вздыбили на загривке шерсть. Тоже смотрели вслед Черному Дьяволу, когда-то сильному, быстроногому, а теперь немощному.
Дьявол вышел на сопку. Остановился, долго-долго смотрел на людей, что замерли на скале, на волчат, сделал шаг, другой, исчез за хребтом. Всё. Не мелькнет больше тень Черного Дьявола среди деревьев, не бросятся прочь враги от его рыка.
Побратимы молчали. А что говорить? Только слезы, которые, как и смерть, не удержать, если они просятся, скатывались по щекам. И когда Журавушка посмотрел на своего любимца Урагана, он и в его глазах увидел слезы. Волк плакал.
Плакал волк, а что же оставалось делать человеку… Побратимы посмотрели друг на друга, отвернулись. Оба поняли, что кто-то из них, последним, вот так же уйдет умирать в сопки. Счастье тому, кто умрет первым. Хоть похоронен будет…
– Может быть, уйдем к людям? – спросил Арсё.
– Чтобы они убили меня? Хорошо, пойдем. Мне останется прибавить к моему, так и не снятому приговору о расстреле, еще стычку с партизанами, воровство оружия – и ты будешь хоронить меня.
– Тогда будем жить в тайге. Люди тоже умирают, как собаки, бывает и такое, – грустно сказал Арсё.
– А собаки, как люди. Исчез Устин. Не пришел на базу, значит, он тоже одиноким волком умер в каком-то логу. Не дошел до меня. А не сходить ли тебе к нашим?
– Нет, в ту сторону я не пойду. Раз ушел от своих – предал. Я тоже стал волком. Буду ходить туда, где меня не знают, куда ходил давно. Там меня, если и помнят, то как ороча Заргулу, здесь знают как Арсё.
– Теперь придется самим дозор нести. На этих пока надежда плохая, – кивнул на волчат Журавушка.
– Будем нести, всё работа.
19
Черный Дьявол умер. Умер, оставив добрую память в людях, в добрых людях. Он сам был добр, если к нему были добры люди, помогал добрым.
А вот волки в человечьем обличье? Кто вспомнит добрым словом о них, на которых десятки невинно убиенных?
Большинство бандитов были пьяны, но Устин видел, что Мартюшев пил мало. Пропускал тосты. Что же он
