Том 2. Брат океана. Живая вода - Алексей Кожевников

Леса сажали вокруг полей, вдоль оросительных каналов, в затишливых степных уголках для укрытия табунов в бураны.

…И Аннычах писала своим старикам, что сажает леса, сады.

— Придется и нам, придется… — решили Кучендаевы. — Привыкнет наша Аннычах к садам да лесам и, пожалуй, совсем не заглянет домой.

Они посадили ряд сибирских яблонь с той стороны дома, которая обращена к городу, чтобы дочка догадалась еще с дороги, как сильно ждут ее.

Сделали последний — подзимний — полив лугов, пашен, огородов, потом закрыли в плотинах шлюзы, и вода начала собираться в пруды. Глядя, как ширятся и поднимаются зеркала прудов, Степан Прокофьевич все больше и больше впадал в тревогу: скоро вода сровняется с плотинами. А затем?..

Он приехал на Опытную. Управляющая делами сказала, что все, кто нужен ему, — Анатолий Семенович, Иван Титыч, Коков, — на совещании, и подала пачку свежих газет: займитесь пока ими.

Степан Прокофьевич, едва заглянув в газеты, отложил их и начал нетерпеливо ходить из угла в угол.

— У вас что-нибудь неприятное? — спросила управляющая.

— Да. Если у них там ничего особого неприкосновенного…

— Очередное совещание.

— Тогда пропустите меня.

Управляющая согласилась. Прямо с порога Степан Прокофьевич сказал:

— Вода сровнялась с плотиной, — сказал таким тоном, как говорят: «Враг у ворот».

— Что, что? Убежала ваша Биже? — спросил Коков, резко обернувшись к нему всем корпусом.

— Пока держим, но скоро хлынет.

— Откройте шлюз, — сказал Иван Титыч.

— Как — шлюз?

— Так же, как всегда, поднимите.

— И… и… — Степан Прокофьевич начал вдруг заикаться. — И… и…

— И — все, — с улыбочкой добавил Титыч.

Кое-как справившись со своим непослушным языком, Лутонин продолжал:

— И… и… вода пойдет мимо полей, огородов, садов… Мимо, мимо. Впустую, вмертвую. Да я рехнусь!

Анатолий Семенович ласково взял его за плечи.

— Садитесь и спокойно расскажите, что случилось. — Усадив, предложил папиросу.

Хотя Лутонин и не курил, но папиросу взял и начал мять меж пальцев, не замечая этого.

— Вода-то все время прибывает, — говорил он, — стало быть, и шлюз все время держать открытым. А поливать до весны не надо, стало быть, всю зиму — пять месяцев — Биже и Камышовка пойдут зря. Уплывет десять миллионов кубометров воды. Это сто тысяч центнеров зерна. — Он знал уже по собственному опыту влияние полива на урожай. — Целую зиму слушать, как ревет в шлюзе вода… видеть, как уходит она мимо… Думать — это не вода уходит, а пшеница… Я не шутя говорю, что рехнусь. Да мне и не позволят открыть шлюз. Все лето мучились и ночью-то не знали отдыха, мозоли саднят еще… А Лутонин — дерг шлюз: иди, водичка-матушка, на все четыре стороны. Да меня свяжут, как сумасшедшего.

Наконец он умолк и понурился — вдруг навалилась такая страшная усталость, что легкая осенняя одежда стала тяжела для плеч.

— По зимам она у всех идет мимо. Удержать и зимнюю воду — мысль, конечно, правильная. К этому надо стремиться. Но пока все выпускают, — сказал Анатолий Семенович.

— А я не могу, не имею права. — Лутонин взял новую, предложенную Дробиным, папиросу; взяв, удивился, как очутилась она у него, и вернул. — Есть же какие-нибудь средства?

— Ничего, кроме первых попыток и опытов.

Степан Прокофьевич просил немедленно командировать на завод Ивана Титыча либо Мишу Кокова. Для начала Анатолий Семенович направил Кокова и предложил в план совместных работ Опытной станции и конного завода поставить еще одно дело: полив зимним стоком вод.

На Камышовке Миша Коков нашел способ удержать воду — поставить вторую плотину на нижней петле, применить первоначальный вариант, какой предлагал Иван Титыч.

На Биже дело обстояло сложнее. Надсыпать прежнюю или построить новую плотину, способную держать четыре миллиона кубометров воды, как ожидалось, нельзя было по характеру рельефа речной долины. Приходилось придумывать что-то другое. И тут Коков вспомнил мелькнувший во время приезда Доможакова план затопить соседнюю котловину. Когда рассчитывали только на летний водосбор, этот план отвергли вполне справедливо, теперь же он стал неоценимой находкой.

— Что же вы, светлая голова, раньше говорили совсем другое? — упрекнул Кокова Степан Прокофьевич.

— А почему вы не сказали, что хотите поймать и зимний сток? Я на эту воду никак не рассчитывал, — ответил Коков.

— Обогрело солнышко, и позабыли, что зима не навеки ушла от нас. — Степан Прокофьевич зло хохотнул: — Какие же все-таки мы пустомозглые! Прошу не обижаться: в первую очередь я зол на себя. Сотни раз слыхивал: «Готовь летом сани, а зимой телегу», — и все будто не для меня говорилось.

Инструментальная съемка показала, что соседняя котловина примет только два миллиона кубометров воды, остальная же пойдет на сброс.

— А мы жалуемся: воды нет, одолела сухость. Не сухость, а наша глупость.

Степан Прокофьевич забрал расчеты, сделанные Коковым, и поехал к Доможакову рассказать о своих намерениях и посоветоваться. Коков остался на заводе продолжать изыскания.

Выслушав Лутонина, Доможаков сказал:

— Не оставьте ваших соседей совсем без воды.

Соседей вниз по Биже не было, вода уходила в Енисей, никому больше не нужная, на Камышовке с заводом соседствовал небольшой колхоз, и воды ему требовалось немного.

— Действуйте! Задумано хорошо. — Доможаков взял из шкафа папку с бумагами и, перелистывая их, продолжал: — Но хорошее может быть еще лучше. Ваше положение я понимаю так: вы сделали десант и заняли оазис. Теперь надо переходить от десантной, оазисной тактики к наступлению по всему фронту. Вас беспокоит только Биже да Камышовка — неправильно. Вода есть и в других мелких речках. А снег — та же вода. У нас много колхозов, совхозов, где ни Камышовок, ни Биже, всего лишь капельные речонки, ключи либо один снег. Выдвигайте эти источники орошения. Это важно для всей области. Опытная станция кое-что делает, но успех пока невелик. В колхозах и совхозах еще можно услышать: «Нам Опытная станция — не пример: там деньги и трудодни не считают». А когда то же самое будет делать свой брат — рядовой совхоз, колхоз, это пример уже неотразимый.

Доможаков достал тетрадь, которая была заведена им на конный завод, записал в нее о новых планах Степана Прокофьевича, попросил его почаще сообщать в обком, как пойдет дело, и отпустил.

Тотчас по приезде домой Лутонин пригласил к себе Домну Борисовну, Кокова, Хихибалку, передал им свой разговор с Доможаковым и потом обратился к Кокову:

— Ну, мастер, выкладывайте вашу премудрость!

Миша сказал, что, кроме полива через каналы, можно применить орошение наледями и вешней водой — снежницей. Для наледей нужна река либо ручей с плоскими невысокими берегами, для вешней воды — снег. Сильные хакасские ветры обычно сгоняют его в овраги. Очень важно знать, где происходит наибольшее скопление. Это можно выяснить у стариков. Вопреки широко распространенному мнению, что нет более капризного и небрежного создания в мире, чем ветер, на самом деле он работает с удивительной аккуратностью. Овраги, заносимые снегом прежде, будут занесены и нынче.

К разговору о снеге привлекли Урсанаха. Он знал лицо степи так же хорошо, как лицо своей Тойзы, не раз тонул в овражных снегах, собирая табуны, распуганные волками, буранами, и, не задумываясь, назвал с десяток особо задуваемых оврагов.

После этого Степан Прокофьевич опять разговаривал с Доможаковым по телефону: орошение малыми водными источниками и снежницей требует подготовительных работ, которые нужно сделать до зимы. А занявшись ими, он упустит Биже и Камышовку. За что же хвататься ему? А самое лучшее — поймать бы все.

— Завтра буду у вас, — сказал на это Доможаков.

Как бы в ответ южным весенним ветрам дул с тем же упорством северный осенний ветер. Ковыль по всей степи был расчесан и кланялся в одну сторону — югу.

Доможаков, Миша Коков, Степан Прокофьевич и Урсанах, все в теплых куртках-стеганках, выехали осматривать речки, ключи, овраги. Позади этой кавалькады шел без всадника Пегашка, навьюченный разным добром. Предполагали, что в дороге придется заночевать, а где — было неизвестно, и потому все необходимое — постели, еду, посуду — везли с собой.

Урсанах — этот живой справочник по степной Хакассии — называл котловины, холмы и, забывая, что имена идут от давних времен, удивлялся, почему пригрезились людям Седло, Комолый баран, Старуха, когда эти холмы гораздо больше напоминают самолет, автомобиль, самовар, и рассказывал всякие истории:

— До революции в этих местах жил бай Сукин, имел тысячи коней, баранов. Сам, как всякий бай, ничего не делал; при табунах, в доме — везде батраки. Проснется утром, накинет шелковый китайский халат — одеваться толком лень было, — хлопнет в ладоши — и ему прямо к постели несут стол. На него — жареную баранину, обязательно заднюю часть с почкой, и кувшин водки. Поест, попьет, затем опять в ладоши: «Уберите стол!» — и либо снова спать, либо в гости к другому баю, либо к табунам пороть батраков. Порол за все: плохо ожеребилась кобылица, конь зашиб ногу, неласково поглядел на бая косячный жеребец, — от кого вздумал ждать ласки! — и за все одинаково сильно, пока не устанет рука махать плеткой.