Изменник - Владимир Герлах

В штабе немцы внимательней присматривались к новому сослуживцу. Немногие старались ему подражать, меньше пить и быть человечнее к русским солдатам. Большинство с нетерпением ждали его отъезда в одну из рот, что бы избавиться от внимательных глаз и ушей, не видеть противной гримасы перекошенного рта. Но Рок почему то медлил с назначением, медлил потому что сразу заметил, что Галанин хорошо и толково объяснял солдатам приказы по батальону, что они сразу стали более дисциплинированными и подтянутыми, а количество арестованных резко упало, что даже его встревожило, так как не с кем становилось маршировать…

Уже даже подумывал, что бы его окончательно оставить при штабе, а Перзека прикрепить только к писарской работе, но сразу передумал и убрал этого вредного человека после одного кутежа с русскими «кобылами»…

Он иногда увеличивал число своих собутыльников офицерами из гарнизона Дно, как знак особой милости, звал за стол Батурина, кого нибудь из писарей! Думая обласкать своего будущего штабного переводчика, приказал Галанину явиться на очередную попойку и как радушный хозяин угощал гостей Батурина и Галанина. Сам пил много и непрерывно наливал в стаканы гостям. Когда заметил, что все были пьяны, приказал позвать трех новых русских «кобыл», напоил их и принялся их раздевать. Испуганные пьяные русские девушки, видно не привыкшие много есть и пить, смеялись глупым, пьяным смехом и неумело защищались, но не могли ничего поделать с сильным немцем и скоро очутились, совершенно голые, на коленях полуодетых немцев Рока, Кнабе и Визена. Батурин, опустив глаза в тарелку, молча ковырял вилкой кусок зажаренного гуся, а Галанин встал: «Разрешите мне уйти, господин капитан!»

Рок, который все время следил за переводчиком, весело засмеялся, ущипнув за грудь красную визжащую девку: «И не думайте! я приказываю остаться. И если вам скучно, можете позабавиться с моей женщинкой! Можете уединиться в соседней комнате, я разрешаю!» Галанин встал и молча пошел к двери, повернулся, услышав бешенный крик Рока: «Галанин, я приказываю вам остаться! Это что за новости? С каких это пор, немецкие солдаты не подчиняются приказу своего командира батальона?»

«Такого рода приказания я не обязан исполнять! Здесь у вас не служба, а бордель! «Гейль Гитлер!» Ушел, воспользовавшись наступившим молчанием, никто его не остановил и веселье продолжалось без него всю ночь и все утро следующего дня…

Перед обедом торжествующий Меер вызвал к себе Галанина, не скрывал радости: «Вы отправитесь сейчас в первую роту, там уже месяц нет переводчика: убили, неизвестно кто… партизаны или солдаты РОА! Так вот, вы его замените. Между прочим, этот Холодов! наш осведомитель! Он утонул в Узе, или его там утопили! Я только что получил донесение от Рама… хе, хе, хе! Так вот, вы замените переводчика и одновременно нашего осведомителя! Надеюсь, что вы там будете исполнять приказания, лучше чем здесь! Бесполезно идти и просить капитана Рока! Приказ не может быть отменен! Можете идти собираться и ехать, поезд отпускников едет через час! Гейль Гитлер! Смешного здесь ничего нет! Я бы на вашем месте плакал! Вон!»

Поезд, лязгая буферами, замедлил ход, прополз через железнодорожный мост, перекинутый через неширокую речку. Немецкие солдаты смотрели в открытые окна, на серое низкое небо, на мокрый хмурый буро желтый лес, закрывший горизонт, на земляные бункера и на бараки, окруженные валом, откуда из бойниц торчали дула пулеметов. Какие то оборванные угрюмые люди в странной форме, как будто, немецкой по цвету но с непонятными знаками отличия, стояли по обеим сторонам проходящего поезда с автоматами на перевес. Сидевший рядом с Галаниным молодой солдат, совсем мальчишка с плоской тощей грудью и круглыми испуганными глазами посмотрел на своего молчаливого спутника, робко спросил: «Это кто, камрад? на наших совсем непохожи?» и в то время как Галанин молчал, другой пожилой немец мрачно улыбаясь, объяснил. «Это русские восточных частей, они несут здесь охрану железной дороги! хм! несут совсем плохо! Сегодня ночью путь опять был взорван! Поэтому и опаздываем! Я так думаю: напрасно все это! Если мы сами не можем справляться с партизанами, то лучше уходить пока не поздно к нашим границам и не рассчитывать на этих людей. Ведь ты только посмотри на них: разве это солдаты великой Германии? Бандиты! настоящие бандиты! ничем не отличаются от партизан! Две недели назад один такой батальон взбунтовался, перебил свое немецкое начальство и ушел в этот проклятый лес! Погнались за ним! да разве в этой глуши их найдешь! Сами чуть не погибли! проклятая страна! проклятые люди!» Был это старый фронтовик, закаленный в боях с красной ленточкой медали зимнего похода 41-го года и многими другими ленточками, видно начинал тоже уставать и называл вещи своими именами, благо слушали его раскрыв рты, мальчишки новобранцы и только один молчаливый хмурый солдат с железным крестом на груди который думал о чем то своем невеселом и важном, перелистывая потрепанную записную книжку. Что бы вызвать его на разговор, фронтовик тронул его за рукав старого истасканного кителя: «А ты, камрад, куда? тоже на Волхов?»

Удивился, увидев как тот поспешно встал и схватив вещевой мешок и карабин направился к выходу из вагона. Поезд, судорожно икнув в последний раз, остановился. Были видны низкие деревянные постройки, водокачка, грязная дорога среди мокрого осинника, мелкий холодный дождь не перестававший с утра, несколько немецких солдат станционной охраны со скучающими серыми лицами, суетливые железнодорожные немецкие служащие, бегающие вдоль поезда.

Уже через минуту потоптавшись на месте взад и вперед, поезд потянул с неохотой дальше в серую мутную даль леса вагоны с пушечным мясом. Фронтовик и новобранец с любопытством смотрели на высокого солдата, который быстро шел рядом с их вагоном по тропинке уходящей в лес. Был он худой и прямой и дождь скатывался с его пилотки на лицо, которое оставалось, так же как и в вагоне, непроницаемо и угрюмо… Им хотелось бы узнать, что думал он один, идущий в мокрый неприветливый лес, где из за каждого дерева и куста подстерегала его пуля неуловимых беспощадных партизан, или этих бродяг из восточных войск. Вдруг он исчез, как будто его никогда и не было, ничего кроме низкого серого кеба, холодного дождя, шумящего по осеннему унылого и дремучего леса… Фронтовик посмотрел на притихших мальчишек едущих умирать на фронт, засмеялся басовитым смехом: «Да, дети, вот вы едете на фронт и, конечно, боитесь! Я сам боялся не меньше вас, когда в первый раз увидел врага и услышал пенье пуль! Понимаю и очень вас жалею! Но все-таки вам лучше на фронте, чем этому нашему камраду, который ушел в лес! Ведь тут в чем дело? На фронте все твердо и ясно! Впереди перед вами противник, сзади тыл! Справа и слева свои испытанные товарищи, которые тебя поддержат в минуту опасности. А у него? И впереди, и сзади, и слева, и справа — ничего! Лес! лес! В лесу партизаны и я вам говорю, что вам повезло! а его мне жалко! там кругом него эти солдаты восточного батальона. Нет! жалко! Ведь пропадет ни за что! Бесславно! Один среди этих русских!» Расчувствовался так что даже, вдруг, заплакал! Нервы начинали пошаливать, знал, что плакал он не только над тем в лесу, но и над самим собой, над своей семьей, над этими несчастными мальчишками, безропотно едущими на бойню, из которой почти никому не удастся убежать… Плохо! совсем плохо! Великая Германия задыхалась одна, окруженная бесчисленными и сильными врагами! Неужели же это конец? Опять как в 18 м году? Не может этого быть! Просто нервы расходились! Где же шнапс, камрады?»