Покоритель джунглей - Луи Жаколио

Пока в Декане под умелым руководством Духов вод и Покорителя джунглей готовилась последняя схватка с англичанами, которая должна была, по расчетам вождей революции, вернуть Франции Индию, в Нухурмуре, где скрывались Нана-Сахиб и его верные друзья, все было по-патриархальному тихо и спокойно.

В маленький отряд, охранявший Нана-Сахиба, по-прежнему входил воин-маратх Нариндра, старый друг Покорителя джунглей. Горячий туземец томился праздной жизнью, которую вынужден был вести, и с нетерпением ожидал возвращения Фредерика де Монморена, который в силу важных причин пока не сообщил друзьям о своем присутствии в Декане. Рама-Модели, заклинатель, проводил время, дрессируя Неру и Ситу, двух пантер, которые достались ему от Рам-Шудора, мнимого факира. Ну и, конечно, нельзя забыть о верном Сами и следопыте Рудре, обнаружившем убежище тугов. Эти четверо, как и прежде, непосредственно подчинялись Шейх-Тоффелю, адмиралу флота имама Маската, или Мариусу Барбассону из Марселя, который так и не мог утешиться после трагической смерти своего славного друга Боба Барнетта, погибшего, как помнит читатель, от укусов змей, а затем съеденного шакалами.

Для Барбассона это была невосполнимая потеря. Как говорил он сам, во всем мире нельзя было найти столь похожих друг на друга людей, воплощавших один и тот же тип, и вся разница между ними была лишь в том, что один был провансалец, а другой — янки.

Действительно, оба с самого детства с благородным негодованием протестовали против пустой траты времени под видом образования.

— Эх, к чему все это? — философски вопрошал Барбассон, когда они беседовали на эту тему.

— Nothing[11]! — нравоучительно ответствовал Барнетт.

Обоих в возрасте шестнадцати лет пинками и побоями выгнали из дома отцы. Оба скитались по миру, зарабатывали на жизнь чем придется. Наконец, оба осели — Барбассон в Маскате в качестве зубного врача имама, что позволило ему стать адмиралом, а Барнетт — в Ауде в качестве бродячего артиста, сделавшись затем генералом артиллерии. Он танцевал на бутылках и глотал лягушек к великой радости набоба, который до этого не смеялся почти двадцать лет и уже не мог больше обходиться без Барнетта.

Случай соединил эти два блестящих ума, так прекрасно понимавших друг друга, и смерть, глупая смерть, всегда уносящая лучших, разлучила их.

Печальный конец Барнетта, как вы помните, спас Барбассона: застряв в слишком узком туннеле, Боб был съеден, и гнусные твари, насытившись, не тронули Барбассона. Пылкое воображение южанина привело к тому, что постепенно он стал считать эту смерть добровольным самопожертвованием со стороны Барнетта во имя спасения друга. Надо было слышать, как он рассказывал эту историю в те дни, когда его одолевала меланхолия.

— Эх, милый мой, попали мы оба в узенький желоб, сантиметров в тридцать, ни туда, ни сюда и не пошевельнуться… Мы уже чувствовали запах кобр, которые ползли к нам. «Дай-ка я пойду вперед, — говорит мне тогда Барнетт, — пусть по крайней мере моя смерть послужит тебе спасением». Так он и поступил, бедняга! А я вот оказался здесь.

И на глаза Барбассона набегали слезы.

Воспоминания приобрели для моряка почти религиозный характер, так что он уже не мог ни сказать, ни сделать что-либо, не подумав, как бы в данном случае поступил Барнетт, ставший для него законом и пророком. Это было тем более удивительно, что при жизни янки два неразлучных друга никогда не сходились во мнениях. Правду сказать, после смерти Барнетта Барбассон приписывал ему собственные мнения и суждения по самым разным поводам, и все шло как нельзя лучше.

Барбассон начинал скучать в Нухурмуре. Провансалец утверждал, что Барнетт и дня не остался бы в пещерах после отъезда Покорителя джунглей, и поскольку теперь он во всем ссылался на покойного, не проходило и дня, чтобы он не заявлял, что напишет Сердару и потребует себе замену.

Увы! Это был уже не тот бесстрашный Барбассон, которого мы когда-то знали, всегда готовый участвовать в заговорах, битвах, приключениях. Покоритель джунглей, заметив эту перемену по письмам, которые провансалец посылал ему в Европу, не счел возможным призвать его к себе по приезде и поручить ему активную роль в биджапурском заговоре.

Барбассон начал толстеть, Барбассон начал думать, что англичане не так уж не правы, желая сохранить Индию, короче, Барбассон стал консерватором после того, как На-на-Сахиб, желая отплатить за службу, подарил ему миллион золотом.

История свидетельствует, что процветание и богатство действуют на нации расслабляюще, то же самое происходило и с Барбассоном. Как велик был соблазн вернуться в Марсель, пройтись по Канебьер миллионером, послушать, как вокруг будут говорить:

— О-хо-хо, милый мой, это малыш Мариус, сын папаши Барбассона, он вроде бы здорово разбогател у турков!

И потом, чтоб они сдохли от зависти, кузены Тука, кузенчики Данеан, гордость коллежа! Сколько они зарабатывают? Две тысячи четыреста? И на зубочистки-то не хватит… Нет, конечно, Барнетт бы тут не выдержал, это он, Барбассон, простак, но терпение — в следующем письме он пошлет свою отставку.

Он предусмотрительно поспешил переправить свой миллион во Францию через бомбейское отделение одного из банков и с помощью нотариуса купил очаровательный дом рядом с местечком, где рос когда-то у кормилицы и где собирался мирно окончить дни в воспоминаниях о Барнетте, культивируя свою страсть к хорошей кухне, которая с годами только росла.

Ожидая часа освобождения, он заботился о том, чтобы в Нухурмуре был отличный стол, и пристрастился к рыбной ловле в озере, творя при этом настоящие чудеса. Хотя он и был в этом новичок, ему приходилось иметь дело с рыбой, совершенно не искушенной в хитроумных изобретениях человека, а потому ловившейся на любую приманку.

Нана-Сахиб, которому нечего было больше бояться после трагической смерти Максвелла и исчезновения Кишнайи (кстати, люди из Велура тщательно охраняли принца и предупредили бы его при малейшей опасности), стал выходить из пещер, и поскольку любимое времяпрепровождение Барбассона вполне подходило его мечтательной натуре, он тоже стал заядлым рыболовом.

Каждый день молчаливо и неподвижно они сидели на берегу озера, смиренно поджидая, когда Покоритель джунглей пришлет о себе известия. Фредерик де Монморен давно знал, что у Нана-Сахиба, который с великолепным мужеством водил солдат в огонь, не щадя себя, совершенно нет терпения, необходимого для заговорщика, поэтому он тщательно скрывал от принца свое возвращение, решив известить его в последний момент, чтобы Нана не допустил какой-нибудь оплошности.