Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год - Владимир Броневский

В первую неделю поста чрез повестки объявляется, во-первых, о нужном покаянии, запрещении или позволении употреблять в пищу мясо или молочное; потом извещают о прибытии в город какого-либо славного и известного проповедника, который в такой-то церкви например и в такой день будет говорить на такой-то текст. Проповеди начинаются со второй недели и бывают каждый день по очереди во всех церквах. Как оные говорятся на итальянском языке, то посему стечение народа бывает великое. Один прибывший из Мессины проповедник, не помню его имени, имеет истинный дар слова; он говорил всегда от глубины души так убедительно, так притом красноречиво, что слушатели не один раз приведены были в умиление и плакали. В первой речи о покаянии он с таким чувством бросился на колени перед распятием, с таким жаром прижал оное к груди, заплакал, зарыдал, что я, не привыкнув еще к столь смелым движениям, невольно со всеми прочими со скамьи опустился на колени. Упомянув о смелых движениях, прибавлю, что если бы оные употреблялись токмо в исступлении восторга, то были бы приличны; но как итальянские проповедники почитают нужным помогать себе во всех случаях пантомимой, то по святости места оная кажется не везде кстати. К чему, например, служит, когда проповедник, обращаясь к алтарю или распятию, представляет, будто он ходит по кафедре, длиной не более 5 или 6 шагов; если говорит он к слушателям, то иногда совсем перевешивается чрез перила или, угрожая грешникам, машет на них платком; если же речь обращает он к одному лицу, то, положив пред собой на поручень свою шапочку, делает вид, будто садится, облокачивается и, разговаривая, переменяет голос… Словом, если проповедник не искусен, то сия пантомима не только неприлична, но даже непозволительна.

В чистый четверток с утра началось в городе великое движение. У некоторых церквей и по большому проспекту поставлены были восковые статуи в группах, изображающие страсти Христовы; тут Искупитель молится в вертепе, там Иуда продает его воинам, тут приводится он на суд к Пилату и так далее… Апостолы, архиереи, книжники, римские воины и народ облечены в великолепные и настоящие того времени одежды; статуи отличным образом обработаны и все кажутся живыми. Когда архиепископ, читая Евангелие, произнес: «Земля потрясеся и завеса церковная раздрася», в соборе ударом колокола возвестили о начале церковного траура. С сего времени до воскресения Христа не позволяется выезжать в экипажах, звон умолкает, все дамы и кавалеры являются в глубоком трауре, из окон вывешиваются черные ковры. Король с непокровенной главой и вся королевская фамилия, в сопровождении придворного штата, в траурных робах, пешком посетили собор и другие церкви; вечерню слушали в женском монастыре Св. Цецилии. Хор молодых воспитанниц, скрытых от любопытного взора за непроницаемым занавесом, певших на хорах, восхитил всех слушателей. В 9 часов, когда я вышел из церкви, в самой средине города находящейся, был я остановлен и изумлен блеском освещения двух главных улиц. Между тротуаров поставлены были аркады, а между оными в равных расстояниях пирамиды и столбы, первые увешаны были разноцветными фонарями, последние уставлены плошками, вдали четверо палермских ворот горели сплошным огнем. До двух часов ночи на улицах была такая теснота, что везде надобно было с трудом продираться, дворянство сопровождаемо было множеством слуг, несущих пред ними пылающие факелы, служение продолжалось до света, и все церкви, несмотря на то, что беспрестанно переходили из одной в другую, были полны народа.

В пятницу, в четыре часа после обеда, началась великая процессия погребения Христа. Обряд сей вкупе благочестив и великолепен. Я был изумлен освещением собора, восхищен пением и музыкой, и до глубины души тронут погребением. От дворца до собора войска поставлены были в две линии; знамена, пушки и барабаны увиты были черным одеянием; дорога, где должен был идти король и его фамилия, устлана была красным сукном. Несмотря на то, что я пришел в собор еще за два часа до службы, едва мог протолкаться до хорошего места. Церковь была убрана и освещена так, что, признаюсь, я никогда не видал ничего сему подобного. Обращая вокруг себя изумленный взор, казалось мне, что я находился в чертоге небесном, где солнце и все планеты, в обширных сводах церкви помещенные, освещали оную. Церковные огромные своды увешаны были зеркалами, окна закрыты прозрачными картинами, изображающими страдания Христовы; стены обиты черным сукном, усеянным звездочками, из золотой и серебряной бумажки с фольгой; колонны увиты белой и чертой тафтой. Посреди церкви против главного алтаря на обитом бархатом под балдахином катафалке, усыпанном перлами и драгоценными каменьями, несомом херувимами и ангелами, стояла из камня иссеченная гробница в ней лежал Спаситель в терновом венце. Богородица у подножия гробницы в глубокой горести на ступенях катафалки пала ниц, Иосиф поставлен у головы, два апостола стоят с боков также в печальном положении. При таком убранстве надобно представить себе по крайней мере 10 000 восковых свеч, горящих под сводами в хрустальных люстрах, пред тринадцатью алтарями и вокруг катафалки в больших канделябрах; свет сей, отражаясь от зеркальных сводов, разливал такой ослепительный блеск, что церковь казалась быть объята пламенем. Архиепископ встретил Его Величество в портике, и служба началась. Я был вне себя от музыки, но когда пели стих «Благообразный Иосиф», то я до того был растроган, что едва мог удерживать слезы. По окончании службы гроб вынесли из церкви и поставили на погребальную колесницу. Король, архиепископ и два принца крови подняли с престола драгоценную плащаницу, унизанную бриллиантами и жемчугом, и покрыли оной гроб Спасителя. Шествие началось следующим порядком: впереди шли со знаменами цехи ремесленников, за ними дворянство, градоначальники; потом духовенство, за которым эскадрон римских всадников; евреи и римские воины окружали огромную колесницу, везомую двенадцатью лошадьми, за гробницей непосредственно шел король со своей фамилией, за ним отряд гвардии; и наконец народ. Представьте себе несколько тысяч факелов, представьте себе мелодические звуки тысячи инструментов и голосов, представьте более 100 000 народа, толпящегося по улицам, стоящего у окон и на крышах домов, и можете вообразить благоговейное впечатление, какое в душе христианина должно произвесть сие священное шествие, толь близко напоминающее о смерти Спасителя нашего. По чрезвычайной тесноте я не мог идти за колесницей, которая, объехав главные улицы, возвратилась в собор, и церемония кончилась. Служба, как и в четверток, продолжалась во всю ночь; народ, переходя из церкви в церковь, прикладывался к плащанице, и самые бедные клали на оную что-нибудь в пользу нищих, даже и сии уделяли от милостыни своей; духовенство, к чести их сказать должно, не токмо не пользуется сим значительным сбором, но прибавляет еще свои деньги, дабы в день Пасхи, наделить оными всех нищих своего прихода.