Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год - Владимир Броневский

В пять часов барон возвращается домой; одевается, едет в лучшую ресторацию обедать, где за общим столом старается сесть подле какой-нибудь пригожей женщины, а не успев в том, с удовольствием разговаривает с двумя незнакомыми соседями, потчует их и каждый платит за себя. После обеда барон, раздевшись, отдыхает обыкновенно до седьмого часа на постели. Как только зажгут на улицах фонари, то начинается ужасный шум. Кареты, коляски, гики[97] и фаэтоны, освещенные двумя пылающими факелами, потрясают мостовую, скачут, перегоняют одна другую, встречаются, разъезжаются; одни едут смотреть трагедию, другие оперу, иные национальный дивертисимент и т. д. В 9 часов барон едет в Королевское собрание; отсюда жена его одна посещает дворянские и многие другие клубы, занимается там игрой в карты, охотно слушает и принимает нежные слова кавалеров, остроумие награждает милым взглядом, а любезному назначает рандеву.

В полночь стук и шум увеличиваются до чрезвычайности. В Палермо сие время почти то же, что у нас полдень. Вся публика съезжается на Марино и в сад Флору. Набережная (Marino) имеет еще лучший вид, нежели наша Дворцовая или Английская. С одной стороны ее обширный залив, всегда покрытый линейными и купеческими кораблями; с другой – часть городской стены и длинный дом, которого нижний этаж покрыт широкой террасой, на оную вход из второго жилья, над которым находятся еще два. Посреди набережной построен круглый павильон с куполом и красивой колоннадой; тут большой оркестр музыки играет симфонии и концерты.

Пешеходы идут по тротуару, экипажи теснятся между оным и стеной. Нельзя не заметить, что здесь на экипажи еще бóльшая роскошь, нежели в наших столицах. Все вообще кареты и коляски, даже наемные, в последнем английском вкусе; дворянин, если бы осмелился показаться на улице пешком, был бы неминуемо осмеян. Кроме королевы и архиепископа все ездят парой в шорах, у богатейших ливреи залиты золотом, некоторые употребляют еще скороходов. Лошади, особенно верховые, прекраснейшие, варварийской и лучших сицилийских пород. Многолюдное общество, сделав несколько кругов по Марино в экипажах, выходит из оных в сад Флоры; экипажи возвращаются к Порто-Феличе, лакеи гасят факелы, в сад с оными и с фонарями никому входить не позволяется, нищий и никто дурно одетый (исключая музыкантов) также в оный не допускаются. В четырех беседках по углам и на средней площади сада пять оркестров духовой музыки разливают сладостную гармонию. Не можно представить себе занимательнее сей прогулки для всех вообще и выгоднее для молодых людей, особенно влюбленных. Ту т все состояния смешиваются; блестящие наряды дам, красота их, ласковое обращение даже незнакомых, представляют как для взора, так и сердца приятный обман. Я не видал, чтобы тут кто-нибудь сидел, задумавшись; тихий топот и шорох ног, улыбка или вздох развлекли бы и самого невнимательного человека. Сам Флоры приличнее было бы назвать садом Венеры; оный в самом деле есть храм любви и волокитства; князья и графы, военный, статский и духовный, маркизы, баронессы, актрисы, горничные и лучше общие красавицы ищут в нем приключений, веселой ночи, наслаждения и прибыли. Тут не различить, кто кого преследует; все чего-то ищут, у всех, думать должно, от нетерпения сердце бьется; одни заглядывают под шляпки, другие всматриваются в лицо; две подруги садятся в густой тени; два кавалера робкими шагами к ним приближаются и, если красавицы благосклонно улыбнутся, они тотчас подают им руки и идут вместе в большую аллею, где разносят прохладительные, которые, кажется, только увеличивают жар. В темноте крытых проспектов встречаются иногда замаскированные; почти перед каждым, проходя, шепчут они вполголоса пароль, который понять может один избранный счастливец; словом, в больших прямых аллеях с открытым лицом, с невинной улыбкой гуляют супруги и девицы непорочные, в крытых – замаскированный порок и распутство. Отсюда-то, завернувшись в длинный плащ, надвинув шляпу на глаза, опустив вуаль и наклонив как можно голову ниже, пара за парой выходят из сада чрез калитку, где с потаенными фонарями Servitori di Piazza предлагают услуги. В переулке ожидают легкие коляски и фаэтоны, садятся в них и скачут в средину города к западным дверям домов тех добродушных старушек и содержательниц модных магазинов, которые из сострадания к женам ревнивых мужей на час отдают в наем прекрасно убранный кабинет, где на свободе и в тишине, как здесь говорится, можно Cavare il Capriccio! После двух часов за полночь оканчивается музыка; барон отыскивает свою жену, не спрашивает, где она была и что делала, ибо на вопрос сей и сам не знал бы, что отвечать. Вот почему такие мужья бывают очень снисходительны и охотно позволяют женам своим всякие вольности. С восхождением солнца одни едут домой, другие ужинать в ресторацию, мало-помалу стук от карет умолкает, и все ложатся спать.

В большие жары летом дворянство живет на дачах в Бегарии и Иль-Колле, однако ж Марино от того не бывает пусто. Зимой в пасмурные и дождливые ночи вместо прогулки по саду экипажи после собрания ездят взад и вперед по улице Кассеро, и на оной иногда бывает так тесно, как у нас под качелями. В зимнее время гулянье в саду начинается в полдень, но лучшее общество собирается там в 6 часов пополудни.

Сицилийцы проницательны и понятливы, любят праздность, увеселения, имеют навык в обманах и по происхождению от греков не уступают им в хитростях и тонкости ума. Небо, временно бурями помрачаемое, почти всегда покрытое светлой лазурью, разность годовых времен делает едва приметной; зимой, равно как и летом, можно жить здесь на открытом воздухе, отчего тело, получая гибкость, воображению представляет более идей и, наиболее способствуя действию разума, наполняет его огнем кротким и плодоносным; посему-то, может быть, характер сицилийца ясно изображается в умных говорящих глазах его. По чрезмерной живости своей предпочитая приятные упражнения важным, они не брегут об усовершенствовании своих мыслей, ибо не любят глубокомыслия, совсем не имеют того хладнокровия, которое необходимо для окончания работы трудной и продолжительной. В изящных науках и ремеслах, ваянии, архитектуре, музыке и живописи они наиболее упражняются; в изделиях их художников виден хороший выбор мыслей; но отделка всегда не кончена; к механическим рукоделиям они не имеют склонности, и если что работают, то очень посредственно. Будучи расположения беспокойного, нетерпеливого и горячего, они в добродетелях и пороках чрезмерны. Страсти их касаются двух крайностей. Нежны в любви, снисходительны к супругам; но если кто ревнив, то мщение его ужасно. В несчастии тверды, переносят потери без уныния, любят короля, покорны постановленным властям; но малейшие угнетения не могут снести без явного ропота. Набожность их есть суеверие; добродушие кажется им обманом ума, искренность только живостью сложения, хитрость значит искусство жить, подлог принимает вид добросердечия. Мужество есть смесь жестокости и великодушия. В Италии сицилийские разбойники славятся возвышенностью чувств и благородством духа; если бы правительство пожелало направить дух сей к надлежащей цели и воспользоваться им к чести отечества, то военные доблести народа, ныне неприметные, могли бы быть блеском истинного геройства.