Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве - Генрих Инститорис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы добыть как можно больше жертв, инквизиторы организовали систему слежки, которая была самой искусной и коварной в истории шпионажа. Только представьте себе изобретательность монаха, забиравшегося на крышу монастыря Святого Павла по субботам, чтобы наблюдать за домами новых христиан и отмечать, у кого из них из трубы не идет дым; полученную таким образом информацию он предоставлял инквизиторам, а те арестовывали обитателей таких домов на основании серьезного подозрения в том, что те – отступники, которые не желают осквернять шабат разведением огня[242]. «Чего, – вопрошает Льоренте, – можно было ждать от суда, начавшегося таким образом?» И сразу же дает ответ: «Того, что произошло, – не больше и не меньше».
Сейчас не станем останавливаться на методах работы, которые использовали инквизиторы в судебных процессах. Пока достаточно будет сказать, что к порокам, присущим такой судебной системе, в случае с первыми севильскими инквизиторами следует добавить рвение, с которым они не только приговаривали, но и сжигали еретиков; рвение столь чрезмерное, что оно свидетельствует о ненависти инквизиторов к евреям, которую они таким образом тешили. Этот вывод возникает из слов того самого здравомыслящего летописца Пульгара, который, как мы уже видели, хоть и поддерживал в целом учреждение инквизиции, однако осуждал действия Морильо и Сан-Мартина в следующих точных выражениях: «То, как они проводили судебные разбирательства, показывает, что они питали ненависть к этим людям»[243].
За состоявшейся 6 февраля казнью последовала еще одна: 26 марта на полях Таблады были сожжены 17 жертв. Теперь, когда костры разгорелись, инквизиторы следили за тем, чтобы в них регулярно подбрасывали топливо в виде живых людей. Сожжения следовали одно за другим с такой скоростью, что к ноябрю (по словам Льоренте) на костер в одной только Севилье были отправлены 298 приговоренных, а еще 79 осужденных покаянием обеспечили себе замену смертного приговора на пожизненное заключение. Мариана – историк, благодаривший Бога за появление инквизиции в Кастилии, с вопиющим спокойствием сообщает нам, что число отступников-иудеев, сожженных в архиепископстве за 1481 год, достигло 8000, и еще 17 000 были подвергнуты наказанию. Людей сжигали не только заживо: многие из тех, кто бежал из страны, были осуждены и признаны виновными во время своего отсутствия, которое считали умышленной неявкой на суд, и в качестве казни сжигали их чучела. Подобным же образом инквизиторы устраивали чудовищный фарс, проводя судебные разбирательства над умершими, а приговорив их, выкапывали останки и бросали в костер.
Деятельность святой палаты приобрела такой чудовищный размах, а истребление людей обещало продолжиться в таких объемах, что градоправитель Севильи приказал возвести в Табладе большой постоянный помост из камня, известный как Кемадеро, или место сожжения. Его украшали статуи четырех пророков – высившиеся в каждом из четырех углов огромные фигуры из гипса, и Льоренте утверждает, что они стояли там не только в качестве украшения; он пишет, что внутри они были полыми и устроенными так, что приговоренного можно было поместить внутрь и сжечь на медленном огне[244]. Морильо и Сан-Мартин были так беспощадны и так небрежно относились к объективности и даже к общепринятым правилам судебных процедур, что в конце концов сам папа римский обратился с письменным протестом к королю и королеве в январе 1482 года.
Первый эдикт, приказывавший дворянам арестовывать всех, кто бежал из Севильи, привел к тому, что многие из этих беглецов отправились еще дальше в поисках безопасных мест. Некоторые бежали в Португалию, другие пересекли Средиземное море и искали убежища в Марокко, а кое-кто набрался мужества и попытался найти прибежище в самом Риме, обратившись к понтифику. Вскоре, когда трибунал начал свою страшную работу, за ними последовали новые беженцы; они шумно протестовали и заявляли, что, несмотря на свою невиновность, опасаются оставаться в государстве, где ни один новообращенный христианин не может чувствовать себя в безопасности от той ненависти и несправедливости, которую демонстрируют инквизиторы к представителям их народа. Они вынуждены искать у наместника Господа защиты, на которую имеют право все христиане и истинные католики.
Они сообщали понтифику о применяемых методах, описывали, как инквизиторы в своем желании обеспечить вынесение приговоров действовали исключительно по собственной инициативе, не согласовывая свои действия с асессором и священнослужителями епархии, как это было им предписано; как они уклонялись от всех судебных формальностей, несправедливо сажали в тюрьму, жестоко и неоправданно пытали, ложно обвиняли невинных людей в формальной ереси, после чего передавали их светским властям для наказания, вдобавок к конфискации имущества, которая оставляла детей осужденных в нужде и запятнанными позором.
Папа прислушался к этим жалобам, убедился в их правдивости и заявил протест Фердинанду и Изабелле. В своем бреве[245] он заявил, что лишил бы инквизиторов занимаемых постов, но его удерживает уважение к королю и королеве, которые их назначили; тем не менее он шлет им предостережение, и, если инквизиторы вновь дадут повод для жалоб, он будет вынужден лишить их должности. Пока же папа объявил недействительным право назначать инквизиторов, которое он предоставил монархам, и заявил, что, предоставляя его, недостаточно обдумал тот факт, что во владениях Фердинанда и Изабеллы уже были инквизиторы и что глава доминиканского ордена и его испанские настоятели имели право производить подобные назначения. Следовательно, выданная им булла противоречит этому праву, и он никогда не издал бы ее, если бы как следует обдумал этот вопрос[246].
9
Высший совет
Похоже, что Фердинанд и Изабелла без возражений подчинились вмешательству папы и отмене дарованного им права назначать инквизиторов в своем королевстве. Исходя из их прежней позиции, такой покорности вряд ли можно было ожидать, но есть две причины, каждая из которых, или обе сразу, могут ее объяснить.
Читатель помнит, что при дворе и в непосредственном окружении королевы было довольно много новых христиан, одним из которых был ее секретарь Пульгар. Нам известно отношение Пульгара к происходившему в Севилье, и не будет преувеличением предположить, что таких же взглядов придерживались все христиане еврейского происхождения. Эти и прочие новообращенные вполне могли уведомить монархов о жестоких и
