Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов - Коллектив авторов

В этом смысле «русская идея» не была ни западнической, ни националистической. Это этическая идея, но только придерживающаяся иного морального кодекса, чем тот, который свойствен этике протестантизма. Возникновение этой идеи объяснялось тем, что только в ней содержалось условие освобождения России, ее интеллектуальной элиты от расколовшей ее дихотомии западничества и национализма. Согласно этой идее, цивилизация, приемлемая для России, должна быть выстроена по меркам не Европы в ее нынешнем виде и не исторической России, а возвышающейся над ними морали.

Считать современный Запад эталоном такой морали было бы явным преувеличением. Да и сам Запад так о себе не думает. Но и Россия со всей своей самобытностью и народной ментальностью не может быть таким эталоном. Только цивилизация, способная выстроить всю систему своих социальных отношений и институтов не только на рациональных и правовых, но и на моральных основаниях, может считаться по своему духу универсальной.

Вера в возможность построения такой цивилизации и питала собой «русскую идею». Даже если отбросить свойственную ей религиозно-православную риторику, заключенный в ней этический идеал универсальной цивилизации может служить критерием оценки любой цивилизации на предмет ее исторической развитости и культурной зрелости. Об этом я и хотел сказать в своем докладе. Частные замечания, которые представляются мне справедливыми, я, конечно, обязательно приму во внимание.

Либеральная идея и «война дискурсов» Обсуждение доклада Алексея Кара-Мурзы «Как возможен „русский мир“?»

Игорь Клямкин:

Cегодня будем обсуждать доклад Алексея Кара-Мурзы «Как возможен „русский мир“?». Это продолжение разговора об отечественных интеллектуальных традициях, начавшегося с дискуссии на предыдущем семинаре о «русской идее». Алексей Алексеевич обращает наше внимание на традицию либеральную, предлагая свой ракурс ее рассмотрения.

Исходя из очевидного факта, что либеральная идея переживает в России глубокий кризис, докладчик пытается понять его культурные истоки, находящиеся далеко за пределами постсоветской истории. Среди таких истоков им выделяется присущая русской культуре «война дискурсов» между охранителями и радикалами, блокирующая утверждение в обществе культуры диалога и компромисса. И пока, как резонно замечает Алексей Алексеевич, такая война продолжается (а она продолжается), национальный консенсус в стране невозможен.

Но представленный доклад – не только о «войне дискурсов», но и о путях достижения «русского мира». В качестве же исторического и культурного путеводителя предлагается рассмотреть интеллектуальное наследие тех русских либералов, которые в своей деятельности (в том числе и политической) такие пути пытались прокладывать. Пытались, говоря иначе, в противовес культуре политико-идеологической войны создать культуру диалога и компромисса. Культуру, как ее называет Алексей Алексеевич, либерально-консервативного синтеза. При этом основное внимание докладчик сосредоточил на деятельности Ивана Сергеевича Тургенева, который в роли политического мыслителя широкой публике сегодня неизвестен.

Таков культурный и идеологический ориентир, который предлагает докладчик для выхода из русской «войны дискурсов» в русский гражданский мир. Он не претендует на конкретное решение проблемы. И я не думаю, что нам надо допытываться у Алексея Алексеевича, кому, что и как нужно делать, чтобы ее одолеть. Давайте обсудим то, что есть в докладе. А есть в нем, повторяю, постановка актуальной проблемы и есть пунктирно намеченный автором общий проект ее решения, извлеченный им из отечественной либеральной традиции.

Алексей Кара-Мурза, заведующий отделом Института философии РАН

Как возможен «русский мир»?

Российское политическое сознание:

перспективы формирования национального консенсуса

Проблематика «русского мира» стала в последнее время чрезвычайно популярной. «Конгрессы соотечественников», расширение связей с русской диаспорой, пропаганда русского языка в мире – все это, несомненно, важно. Но у понятия «русский мир» есть и другой смысл – мир между самими русскими в самой России.

Речь, разумеется, идет прежде всего о «мире» мировоззренческом и идеологическом, о создании хотя бы минимального идейного консенсуса, способного стать фундаментом гражданской нации. Между тем в России продолжается, выражаясь термином из социальной лингвистики, война дискурсов – не просто разных, а непримиримых идейно-речевых конструкций, нацеленных не на диалог и постепенную конвергенцию, а на взаимное уничтожение по принципу «победитель получает все».

О российском «тупом упоре»

Известный голландский социальный лингвист Т. ван Дейк (T. Van Dijk) показал, что именно в дискурсивных практиках происходит идеологическая социализация людей, формируется их идентичность. В идеале, в ходе взаимодействия и взаимопроникновения частных дискурсов и основанных на них идентичностей кристаллизуется общегражданский язык, который и конституирует нацию с особой общегражданской национальной идентичностью [176] .

Россия на протяжении многих десятков лет являет собой пример принципиально иного рода. Здесь сосуществование различных дискурсов не порождает общегражданский язык, а, напротив, ведет ко все большей идеологической сегментации, окукливанию и герметизации различных картин мира, их острой конфронтации и, в итоге, к их общей деградации и взаимной аннигиляции. Периоды идейной смуты сменяются периодами репрессивной регламентации и нивелировки как политического языка, так и социальности в целом: высказывать свои собственные мысли становится опасным, «своим» признается лишь тот, кто правильно заучивает и повторяет слова власти.

Исторический опыт свидетельствует о том, что идеологическая монолитность в новейшую эпоху не может держаться сколько-нибудь долго: языковой официоз деградирует и разваливается, а в скором времени разваливается и весь социум. Процесс социальной деградации идет именно в такой последовательности: все начинается с идейных сомнений, дискурсивной иронии (вспомним великую роль в нашей истории политических анекдотов), с создания альтернативного языка, а в скором времени рушится все идеократическое здание. При этом старые речевые практики и после краха старого режима остаются, продолжают функционировать, пророчат реванш. Как результат, мы имеем то, что имеем: отсутствие общегражданского языка ведет к тому, что на развалинах прежней советской идентичности у нас и новая национальная идея не проросла, и общегражданская нация не сформировалась.

Как бы то ни было, история показывает, что поначалу именно в речи и письме происходит столкновение сторонников порядка и сторонников изменений. В иных обстоятельствах это постепенно ведет к созданию динамичного либерально-консервативного соотношения сил и формированию разумного компромисса «партии порядка» и «партии реформ». В России же подобная межпартийная борьба пока всегда приводила к иному результату: консервативный лагерь у нас вырождается в охранителей, а сторонники изменений – в радикалов. Вспоминаются точные слова П.Б. Струве, сказанные о ситуации в России начала прошлого века: «тупой упор реакции и революции», которые «безнадежно грызут друг друга» [177] .

Возникают закономерные вопросы: почему так происходит в России и почему у некоторых других получилось принципиально иначе? Сошлюсь в этой связи на хорошо знакомый мне пример Франции, взяв в качестве объекта лишь одну линию напряжения во французской политической культуре, а именно столкновение двух эмансипаторских дискурсов – демократического и либерального, которые принято называть «линией Руссо» и «линией Вольтера».

Французский путь к национальному консенсусу

Напомню: при жизни демократ Руссо и либерал Вольтер очень не любили друг друга. А сейчас их саркофаги в Пантеоне рядом. Либерал Вольтер называл демократа Руссо «вором-вольнодумцем с большой дороги». Младший по возрасту Руссо старался отвечать тем же, и понять его можно. Ну как он мог отнестись, например, к такому известному либерально-элитистскому утверждению Вольтера: «Мы – легион доблестных рыцарей, защитников правды, которые допускают в свою среду только хорошо воспитанных людей»? [178] В частной же переписке либерал Вольтер был еще более откровенным: «Что касается черни (canaille), то мне нет до нее дела: она всегда останется чернью. Я возделываю свой сад, но нельзя же в нем обойтись без жаб. Что ж! Они не мешают мне слушать пение соловья» (письмо Даламберу, 1757). Или такая сентенция: «Чернь никогда не руководствуется рассудком, и на нее надо надевать намордник, как на медведей» (письмо Екатерине II, 1771).

Однако прошло время, и «линия Руссо» стала с «линией Вольтера» сближаться. Пережив в эпоху якобинства свой апогей, руссоистская идея «коллективной воли народа» (концепция раннедемократическая, но лишенная либеральной составляющей) постепенно окультуривалась, все более наполняясь просвещенческим и правовым содержанием. Попутно замечу, что возможен и иной путь такого сближения. Скажем, Англия, в отличие от Франции, пришла к искомому либерально-демократическому синтезу не за счет либерализации демократизма, а, наоборот, за счет все большей демократизации аристократического либерализма.